Деревня в Жодинском
сельсовете, в 9 км от железнодорожной станции Жодино на линии Минск – Орша. В
начале двадцатого века это был застенок в Смолевичской волости Борисовского
уезда, в котором насчитывалось семнадцать дворов и сто сорок четыре жителя.
Согласно переписи 1917 года, деревня, где в тридцати двух хозяйствах проживал
сто восемьдесят один человек. В 1922 году в деревне открыли трудовую школу
первой ступени, в которой учились тридцать шесть ребятишек.
Деревня в Жодинском сельсовете, в 9 км от железнодорожной станции Жодино на линии Минск – Орша. В начале двадцатого века это был застенок в Смолевичской волости Борисовского уезда, в котором насчитывалось семнадцать дворов и сто сорок четыре жителя. Согласно переписи 1917 года, деревня, где в тридцати двух хозяйствах проживал сто восемьдесят один человек. В 1922 году в деревне открыли трудовую школу первой ступени, в которой учились тридцать шесть ребятишек.
Обычная деревня… Тихая, уютная, со своей размеренной жизнью, своими радостями и горестями. По-своему яркое осеннее солнце освещает кроны пожелтевших деревьев. На приусадебных участках уже практически убран весь урожай. Услышав приближение непрошенных гостей, начинают лаять во дворах собаки. А на прогретой солнцем скамейке, скрутившись клубочком, спит трехцветная кошка. Говорят, что она приносит счастье. Все так, как и должно быть, как в любом сельском населенном пункте. Мирно и спокойно живут островчане, с каждым годом все дальше отдаляясь от тех событий, унесших жизни их односельчан, лишивших их земляков и предков крова. От того, что называется таким страшным словом – война.
Из воспоминаний Николая Степановича Силича (1937 года рождения, жителя деревни):
«Когда началась война, я еще совсем маленький был, но тот страх, который я испытал, отложился в памяти хорошо. К тому же, я родился и всю жизнь прожил в деревне Остров, поэтому многое знаю и из рассказов. Дом, в котором жила наша семья до войны, находился там внизу (показывает рукой), за кладбищем, около речки. Я могу даже посчитать, сколько хат там стояло: «Янка, Валя, Нина, Таровские, две семьи Яцкевичей, наша семья, Виктор, Томаш, Иван….». Да где-то двадцать семь хозяйств было точно. А здесь, наверху, где я теперь живу, стояло домов двенадцать. Сюда в тридцать девятом году свозили хутора. У нас в деревне своя школа была, куда приходили дети учиться со всей округи. Деревни Остров, Замлынье и Россошное входили в колхоз «Луч Советов». Мои родители там и работали, растили семерых деток. Вместе с нами жили бабушка и дедушка. Старше меня была сестра с тридцать пятого года. До войны родились только Стеша, я и Лена. А во время оккупации родилось еще двое детей, да после войны двое.
Войну помню. Разве ее забудешь? Немцы по деревне проезжали на лошадях, машинах и мотоциклах в течение нескольких дней. По московской трассе очень много немецкой техники передвигалось в сторону Борисова. Видно было из Острова, как горел Минск, такое зарево огромное стояло. Поначалу никого из местных жителей не трогали, пока не стали организовываться партизанские отряды. На полигон около деревни Бабий Лес высадился русский десант, и офицеры стали агитировать молодых хлопцев и мужчин создавать партизанские соединения. Мой дядя, комсомолец Иван Игнатьевич Силич, тоже ушел в партизаны, хотя и совсем молодой был. Вместе с ним из деревни еще пять хлопцев на следующий день ушли в лес. Второй папин брат, Алексей, был офицером, но он погиб во время войны на фронте, правда, даже не знаем где. Получалось так, что наша семья партизанской была. Однажды немцы забрали моего деда, Игната Максимовича Силича и Софью Яцкевич, у которой сыновья тоже воевали, и погнали в конец деревни. Там очень сильно их побили, пытались узнать, где находятся их сыновья-партизаны. Конечно, никто не признался. Как в живых их оставили, даже не знаю. Папа мой носил военную одежду своего брата, который был военным. Так вот однажды немцы его схватили, думали, что партизан. Вывели на улицу, избили до полусмерти, но он живой остался. Немцы в Острове хотели свой гарнизон поставить, а штаб расположить в здании школы. Через нашу деревню партизаны ходили на подрыв железной дороги, а фрицы планировали перекрыть им этот проход. Но партизаны решили, что нельзя этого допустить. Однажды вечером приехали какие-то военные офицеры Красной Армии, собрали все население деревни и объяснили, что нужно здание школы уничтожить самим, чтобы его не заняли фашисты. На телегах привезли солому и школу подожгли. Так, благодаря этому, наверное, у нас гарнизона немецкого и не было. Когда фашисты приехали деревню сжигать, а это весной или летом было, мы уже все в лесных землянках находились. Жили так где-то года два, да и то приходилось передвигаться с места на место, после того, как немцы нас находили. После сожжения осталось две хаты, которые сгореть не успели, ведь все быстро происходило. Приехали, подожгли и сразу уехали.
Еще в деревне говорили, что однажды немцы двигались из деревень Буда и Калюжки через Замлынье в нашу деревню. От сгоревшей школы остался высокий фундамент, за которым спрятались партизаны, да еще на кладбище притаились. Как только приблизились немцы, они сразу стрельбу открыли. Убили фашистского офицера. А в Жодино на железнодорожной станции стоял немецкий бронепоезд. Так оттуда по нам начали стрелять орудия. Расковыряли снарядами все болото. Было так страшно, что словами не передать. А затем цепью пошли немцы вокруг Острова. Фрицы нашли людские землянки в лесу. Наша землянка до войны была вместо бани, но довольно глубокая. Подошли два немца и стали по дверям строчить автоматной очередью. А нас там было четверо детей, мама и бабушка. Мы успели на землю лечь, пули прошили двери, как сито, в сантиметрах двадцати над головами. Нам кричали: «Бандит, выходи!» А какие там бандиты? Мы же дети горькие еще были, да старики и женщины одни оставались с нами. Тогда опять целый день нас продержали, а к вечеру отпустили.
Молодых людей угоняли в Германию. Попали в их число и островчане. Всех жителей, от малых деток до стариков, собрали за нашим сельским кладбищем. Вокруг в траве лежали немцы с автоматами, наведенными на нас. Другие стояли с собаками. Потом отобрали самую крепкую молодежь и увели. Все думали, что оставшихся жителей постреляют, но на удивление нас отпустили. В конце деревни был колхозный двор, на котором стояла конюшня. Один раз немцы согнали всех островчан в ту конюшню. Кто помоложе или пошустрее был, тот умудрился в лес убежать. Мой папа тоже смог спрятаться. А мы, дети, да и женщины со стариками, не смогли. Нас в этом сарае день продержали, а потом опять выпустили. Наверное, Богу было так нужно, чтобы нас не сожгли и не побили, как жителей деревни Россошное, например.
После освобождения Беларуси папу забрали на фронт. Воевал, был дважды ранен. Потом вернулся домой, правда, не сразу, еще от ранения долго лечился. Нужно было дома восстанавливать, когда фашистов прогнали. От хат одни комины да пепел остались. Нашей семье, как одной из самых больших, да и партизанской, выделили бесплатно лес, дали две повозки и солдат. Недели две они у нас жили, привозили им продукты, иногда и мы сами кормили их, чем могли. Солдатики навозили на телегах бревен и срубили дом моему деду, недалеко отсюда. Первые вошли в свой дом наши старики, а мы еще оставались жить в землянке. А затем вернулся с войны папин младший брат Иван, которому тоже бесплатно дали леса. Тогда и мы уже, где-то в сорок девятом году, построили вот этот дом, который виден из моего окна. Вот так, потихоньку, и восстановили нашу деревню Остров».
Из воспоминаний Фаины Иосифовны Яцкевич (Скуратович) (1930 года рождения, жительницы деревни):
«Я родилась и жила на хуторе. Ходила оттуда в Островскую школу учиться. До войны успела три класса закончить. Очень математику любила, легко она мне давалась. В тридцатые годы близлежащие хутора стали свозить в одно место. Таких людей как мы, которые жили в лесу, было много. Скуратовичи, Вилькицкие, да всех не перечислишь сейчас. В Острове, я помню, мельница еще стояла. Деревенское кладбище и сейчас на том же месте, только расширилось, конечно, за столько лет. Семья наша была большая, шестеро детей. Да и в деревне много деток было. Кто его знает, сколько бы их еще народилось, если бы не война. Она все перевернула.
Немцы днем в деревне ходили по домам и собирали еду. А ночью мы отдавали еду партизанам. Самим есть было практически нечего, голодать приходилось. За полигоном, в деревне Бродня, находился немецкий гарнизон. Так вот оттуда «гости» и приезжали. Забирали все, даже валенки с ног у мамы сняли.
Однажды я со своей соседкой была около школы, от которой после сожжения высокий фундамент остался. Он был огорожен забором с поперечными палками, на которых мы кувыркались и качались. А в это время к папе, он был сапожником, пришли два партизана починить обувь. Отец принялся за работу, а мужчины полезли на печь. Нас, детей, мама отправила гулять на улицу, чтобы мы не мешали партизанам отдохнуть. Так мы и пошли к школе. Вот мы качаемся на этих качелях, я поднимаюсь наверх и вдруг вижу, что идет в нашу сторону немецкий танк. Я испугалась, быстро побежала домой, чтобы предупредить об этом. Партизаны забрали свои ружья и убежали в лес. Мы тоже попрятались. Вы представляете, чтобы было, если бы их нашли в нашем доме? А один партизан, который сидел около кладбища, стал по этим немцам стрелять. Тогда танк развернулся и поехал в сторону Жодино. В тот день фашистов в деревне не видели. А на следующий день или чуть позже, я точно не помню, они стали бить по нашей деревне из бронепоезда, который в Жодино находился. По самой деревне снаряды не попадали, а падали на выгон, где паслись свиньи и коровы, да в болото.
Когда точно сожгли Остров, я сказать уже не могу, но очень тепло было. Видимо, летом это случилось. Тогда люди не пострадали. Только был у нас такой Савич, а еврейка Вера Петровна работала учительницей. Так вот их сына застрелили. Заставляли свиней гнать, чтобы увезти из деревни, а он отказался. Жители Острова знали, что придут сжигать деревню, ушли в лес, в землянки. Перед тем, как из бронепоезда бомбили деревню, нашу маму ранило осколком. Мы, дети, тащили ее на кожушке в эту землянку. И вот лежит она на полу в этой землянке, а мы над ней плачем: «Мамочка, миленькая, не умирай!» Окошко было маленькое, ровно с землей. Через него мы увидели, что к нам немец приближается. Он подошел и ударил сапогом в это окошко. А потом стал автоматной очередью строчить внутрь землянки. Мы к земле прижались, от страха сердце останавливалось. Затем фашисты зашли внутрь и забрали маму. Мы одни остались. Потом, через несколько дней, мама вернулась.
Помню, как немцы стали угонять людей в Германию. У меня были две старшие сестры, Мария и Надя, двадцать шестого и двадцать восьмого года рождения. Их тоже собирались увозить, а я уцепилась за сестер и держусь изо всех сил. Немец подошел, схватил меня за руку и сказал: «Киндер, цурюк на хаузен!» А потом оттолкнул меня. Я опять бросилась к сестричкам, а он сапогом о землю как ударит и опять кричать стал: «На хаузен!» Я и отошла в сторону. А людей увели куда-то в сторону Красного Знамени. Там, на поле, был лагерь. Недалеко от него мужчина пас лошадей, увидел моих сестер, сидящих за проволокой и плачущих. Он подошел к ним и сказал, чтобы они сидели тихо, а когда стемнеет, он придет и поможет им убежать. Так и случилось, и Мария с Надей через некоторое время вернулись домой. А наших девчат из Острова — Надю Марфель, Надю Силич, Нину Шаркову и Юлю увезли. Все погибли, только Нинка раненая, но живая в деревню вернулась. Моего папу, Иосифа Фомича Скуратовича, тоже угоняли немцы в Германию.
У нас по соседству семья Вариговых жила. К ним почти каждую ночь партизаны приходили. Кто мог, тот уходил в лес партизанить. Я вот еще что рассказать хочу. Во время войны на другом конце деревни одна хатка стояла, в которой жила молодая дивчина Анютка. Она была на год меня старше, мы с ней дружили очень еще с тех времен, когда я на хуторе жила. И вот однажды она прибежала ко мне и кричит: «Ой, Фанечка, скорее пойдем со мной. Партизана немцы убили, его хоронить сейчас будут!» Мы побежали на кладбище. Людей было мало. Я стояла под липой и смотрела, а двое военных людей копали яму для захоронения. У погибшего партизана, завернутого в плащ-палатку, все лицо было в крови. Я до сих пор помню, как мама Анюты вытерла какой-то тряпочкой ему лицо. Он был темноволосый, в гражданской одежде. Гроб не сбивали, а похоронили так, в плащ-палатке. То захоронение есть и до сих пор, только его потеснили. Практически на том же месте совсем недавно похоронили другого человека. А как звали того партизана, я даже и не спросила. Приезжал несколько лет назад мужчина откуда-то издалека, родственник погибшего. Я его водила на кладбище, он цветочки положил. Обещал приехать еще. Надеюсь, что еще смогу с ним встретиться. Многое можно забыть, даже то, что вчера было, а вот такие моменты и тот страх и ужас никогда не забудутся».
Выслушав рассказ Фаины Иосифовны, я решила поинтересоваться у бывшего учителя истории Будаговской школы Натальи Антоновны Мазынской, что ей известно об этом захоронении. Оказалось, что по тем сведениям, которые им удалось собрать, тот человек был не партизан, а разведчик отряда «Боевые» при НКВД, уроженец города Бобруйска Юзик Гилерович Домбровский. И несколько лет назад приезжал из Сургута его внук Виктор Домбровский, чтобы посетить могилу деда.
Очень сложно искать свидетелей, которые еще помнят войну. Во многих деревнях их совсем не осталось. Понятное дело, столько лет прошло. Остается еще надеяться на то, что читая наши статьи, отзовутся, может быть, те, кто уехал жить в другую местность. Хочется верить, что они поделятся с нами своими воспоминаниями. Нам они очень нужны, нужна ваша память, пронесенная сквозь годы.
Наталья ЧАСОВИТИНА.
На фото: Фаина Иосифовна Яцкевич.
Фото автора.
Информацию читайте в номере 245 – 246 от 22.10.2014 г.
