Деревня в Усяжском сельсовете, в 13 км от станции «Смолевичи» на
линии Минск – Орша, на реке Усяжа и автомобильной дороге Смолевичи – Логойск.
Название получила от реки, около которой и возникло поселение. В 1886 году село
в Острошицко – Городецкой волости Минского уезда, где насчитывалось двадцать
два двора, сто восемьдесят жителей, действовала церковь. Согласно переписи 1897
года, деревня Казенная Усяжа, сорок домов, двести пятьдесят девять жителей,
часовня, работала водяная мельница. В начале XX века в деревне насчитывалось
пятьдесят два двора, где проживало двести девяносто шесть человек. Во время
проведения коллективизации здесь был сформирован колхоз «Ново — Усяжский»,
работали водяная мельница и кузница. Деревня… великолепный пейзаж открывается,
когда подъезжаешь к Усяже. Возвышенность, от которой, как ручейки, растекаются
на две стороны улицы, перед глазами раскрываются безграничные просторы полей,
покрытых инеем, а вдалеке виден лес, макушки которого сверкают на солнце. При
въезде в деревню лишь лай собак нарушает спокойствие безмолвной природы.
Приветливо смотрят старые дома.
Деревянные окна со старыми ставнями, что придает особую сказочность
этому месту. Понятно, почему городские жители часто выбирают такие деревушки
для строительства дач. Здесь спокойно,
тепло и уютно. Только цель нашего визита немного омрачила мое настроение. Нужно
возвращаться на семьдесят два года назад, в страшный октябрь сорок третьего.
Деревня в Усяжском сельсовете, в 13 км от станции «Смолевичи» на линии Минск – Орша, на реке Усяжа и автомобильной дороге Смолевичи – Логойск. Название получила от реки, около которой и возникло поселение. В 1886 году село в Острошицко – Городецкой волости Минского уезда, где насчитывалось двадцать два двора, сто восемьдесят жителей, действовала церковь. Согласно переписи 1897 года, деревня Казенная Усяжа, сорок домов, двести пятьдесят девять жителей, часовня, работала водяная мельница. В начале XX века в деревне насчитывалось пятьдесят два двора, где проживало двести девяносто шесть человек. Во время проведения коллективизации здесь был сформирован колхоз «Ново — Усяжский», работали водяная мельница и кузница. Деревня… великолепный пейзаж открывается, когда подъезжаешь к Усяже. Возвышенность, от которой, как ручейки, растекаются на две стороны улицы, перед глазами раскрываются безграничные просторы полей, покрытых инеем, а вдалеке виден лес, макушки которого сверкают на солнце. При въезде в деревню лишь лай собак нарушает спокойствие безмолвной природы. Приветливо смотрят старые дома. Деревянные окна со старыми ставнями, что придает особую сказочность этому месту. Понятно, почему городские жители часто выбирают такие деревушки для строительства дач. Здесь спокойно, тепло и уютно. Только цель нашего визита немного омрачила мое настроение. Нужно возвращаться на семьдесят два года назад, в страшный октябрь сорок третьего.
Из воспоминаний Софьи Григорьевны Боровской (Касилка) (1936 года рождения, жительницы деревни):
« Я родилась в деревне Усяжа. По рассказам стариков, насколько я помню из молодости, здесь было больше сорока дворов. Улица длинная, практически такая, как и сейчас. В школу дети ходили на Рудню, там тогда деревянное здание стояло. Мои родители Григорий Петрович и Надежда Максимовна растили пятерых деток: Веру, Александру, Софью, Семена и Гришу. Сестра с тридцатого года, вторая с тридцать третьего, затем я, а после два брата – с тридцать девятого и с сорок первого года рождения. Получается, что я третьим ребенком была по счету, и третья дочка. Мама родилась в деревне Карпиловка, которой сейчас уже нет. Там же и бабушка моя жила. На месте Карпиловки сейчас находится Дубровское водохранилище. Так вот бабка решила помочь маме и забрала меня перед войной к себе. Там, в ее деревне я и росла некоторое время. А родители работали в местном колхозе на Усяже.
Немцев я хорошо помню, как же, забудешь их. Я первых фрицев в Карпиловке увидела. Налетали, собирали провизию по хатам: яйца, молоко, кур, свиней. Тяжело жилось всем, и голодать приходилось, конечно. Я почему-то запомнила, как в дом моей бабушки согнали семьи, поставили какие-то высокие нары и вот в такой тесноте мы и жили.
Насколько я знаю, Усяжу несколько раз бомбили самолетами. А в октябре сорок третьего озверели совсем. Сначала с неба били по деревне, а потом немцы пришли. Это осенью было. Когда логойские каратели начали окружать деревню, многие жители стали убегать. Люди спрятались в большой яме, которая и сейчас, в принципе, есть. Она находилась почти на перекрестке дорог Смолевичи – Логойск и Прилепы – Косино. Только по левой стороне к деревне Косино. Когда-то лесок еще в этом месте стоял. Жители Усяжи там от самолетов и карателей прятались. Туда свезли на подводах даже скот домашний. И вот в этом рву очень много людей каратели побили: женщин, детей, стариков, молодых мужчин. Там и мои родные полегли — мама, две сестры и два брата. Кто смог из мужчин, тот убежал во время этой облавы. Кто-то дома находился, кто-то в лесу. Вот моего соседа Федора Яскевича дома убили. А его жена, дочь и сын остались в той яме. У папиного соседа, довоенного, расстреляли во рву жену, дочку и внучку. А сам хозяин в это время работал где-то на торфозаводе на Усяже, поэтому и жив остался. Говорили, что сначала стреляли по людям из автоматов, а потом забросали гранатами. Одна девочка из деревни жива осталась. Она во время стрельбы как-то умудрилась под маму лечь, когда та падала. Ей только глазик повредили, а мать ее своим телом накрыла, получается. Нашли девочку только на следующий день, когда родственники пришли забирать тела. В семье Павла Павловича Костеневича убили четверых деток, а сами родители живы остались. На этой усадьбе (показывает рукой), где жили Купрейчики, убили только двоих. Две дочки, сын и мать во рву прятались, а когда немцы туда пришли, то скот убивать не стали, а велели перегонять в Логойск. Вот и отправили из Купрейчиков сына и одну из дочерей гнать коров. Это их и спасло от расстрела. А мать и вторая дочка погибли. В семье Мурашко в яме убили хозяйку дома и ее трех деток. Да, практически в каждой семье кто-то погиб, беда всех коснулась. И дедушку убили, прямо через окно дома. Да так получилось, что я в это время рядом с ним стояла, и когда он падал, то меня собой придавил. Страшно было, когда он лежал на мне и храпел еще. Мамина сестра, которая жила в Лядах, после сожжения ее деревни, приехала с семьей жить к родителям, не было куда им деваться. И вот находились они на печке за «комином», спали что ли, не помню. Они только потом сообразили, отойдя от испуга, что я лежу и пищу под дедом. Позже пришли в себя и вытащили меня. Ай, что хватило всем, так и говорить не нужно! Нагоревались по полной.
Папа похоронил нашу семью, пять человек, на кладбище в деревне Карпиловка. Потом, где-то в середине семидесятых годов, когда сказали выселяться из домов из-за того, что там будут заводнять территорию под озеро, мы перезахоронили останки на кладбище в Прилепах. За столько лет даже сохранились в земле длинная косичка сестры и мамин гребешок. Тяжело было переносить могилки, тревожить покой родных. Сейчас, где-то посередине озера дуб стоит на островке. Так вот под этим дубом и были похоронены мама, сестры и братья. Я часто думала о том, что если бы меня бабушка к себе не забрала, то и меня в живых уже не было бы. Это меня и спасло. Мамино лицо я уже не помню, как и лица братьев и сестер, я ведь в Карпиловке больше времени проводила. Ей было тридцать восемь лет, когда ее убили, а мне семь. Папа через некоторое время после войны опять женился, и от второго брака родилась дочь Татьяна. Так вот она для меня и есть – одна и единственная родная сестра по отцу.
От немецких бомбежек на всю деревню осталось только несколько хат: наш дом, хата в конце деревни и еще некоторые. Как они уцелели, не знаю. Кругом пепелище было, да ямы от снарядов. Люди, которые остались живы, пытались поскорее вернуться к своим домам, чтобы хоть какое-нибудь имущество по возможности спасти. И вы знаете, ведь практически все дома тогда погорели, а родительский дом до сих пор стоит, несмотря на то, что до войны строили. Я помню, как папа после трагедии, плакал и говорил: «И что толку от этого дома, если я всю семью потерял? Лучше бы он сгорел, но жена и дети живы остались». Я еще некоторое время жила у бабушки. Папа пошел воевать. Пришел с войны с перебитой ногой, ходил на костылях. После ухода немцев мы, дети, сели за школьные парты. Классы были переполнены, по двадцать пять, а то и тридцать человек. Ну, а что, жизнь-то продолжалась…»
Из воспоминаний Владимира Григорьевича Трасковского (1935 года рождения, жителя деревни):
«О том, как выглядела Усяжа до войны, и какая это была деревня, расскажут уже немногие, слишком давно это было. Коренных жителей осталось несколько человек только. Того красивого поселка на горе, конечно же, не было. Одна длинная улица, а потом еще несколько домов в той стороне (показывает рукой). Хат сорок стояло, точно. В основном и семьи были большие, у моих родителей только пятеро детей росло – три дочки и два сына. До прихода немцев в деревне находился колхоз «Ударник». Папа Григорий Андреевич и мама Мария Антоновна работали в этом колхозе бухгалтером и полеводом. Старшая сестра Люба, которая жила в Крондштате, приехала со своей семьей к нам в отпуск. Несколько дней погостили и началась война. Мужа ее призвали в свою часть, он был моряком и потом погиб на войне, а Люба с сыном осталась на Усяже. О войне я могу только говорить, опираясь на свои воспоминания, в основном. Что-то помню из рассказов взрослых, конечно.
В том месте, где была Руднянская школа, расстреливали людей. Мы на улице стояли тогда, и все видели. Это было в первые недели войны, когда Красная Армия отступала. Расстреливали, вроде бы, двоих подпольщиков. Александр Иванович Мрочек, один из них, работал тогда директором Задомлянской школы. Говорили люди, что он в колодце хранил приемник, по которому слушал передачи с Москвы. Я, будучи ребенком, еще толком ничего не понимал.
Жили мы, поначалу как все люди во время оккупации. А в сорок третьем году осенью немецкие самолеты налетели на деревни Усяжа и Рудня. Мы со старшим братом картошку перепахивали. Брат сразу отцепил коня, сел верхом и поскакал куда-то. А я не понимаю, как получилось, что я отделился ото всех. Прибежал домой, а ни дома, ни во дворе никого нет. Я побежал на поле, под мостик в канаву. А там ко мне соседка, тетка Антунина, подбежала, собрала всех малых детей, которые там прятались вокруг себя, и находилась с нами до тех пор, пока не перестали летать самолеты. Был такой страх и такая паника, что не передать словами. Бежишь, а сам не понимаешь куда. Сколько бросали снарядов, сказать трудно, кажется, что они сыпались один за одним. Практически ничего от деревни не осталось, все сожгли. У немцев же бомбы какие-то зажигательные были. Люди прятались, разбегались по лесам. На месте агрогородка ели росли. Некоторые сельчане побежали к большому рву, думали, что там укроются от фрицев. А их там сначала из автомата положили, а после гранатами забросали. А во рву, в основном, дети и женщины были.
В войну, на этом месте, где сейчас стоят новые домики вдоль дороги на Прилепы, стоял сеновал. Теперь эту гору срезали, на которой он находился. И вот когда каратели стали подходить к нашей деревне, наши мужчины деревенские и побежали в сторону сеновала. А немцы на горке этих мужиков, и женщины среди них были тоже, расстреляли. Тогда убили моего двоюродного брата Федора Яскевича, Федора Трасковского, жену его брата и других людей. Никто тела убитых не вывозил. Сначала просто прикопали на том месте, а потом, когда все утихло через неделю, наверное, и немцы ушли, тогда уже перезахоронили людей на кладбище. В тот день, когда в деревне народ убивали, нас, детей, папа в лес отвел. Меня и моего старшего брата Ивана посадил в лисью нору и завалил еловыми ветками. А сам побежал с остальными детьми дальше прятаться. Мама, моя старшая сестра Люба с сыночком Мишей, которому два годика было, средняя сестра Таня и маленькая сестричка Сонька искали место подальше, а в итоге прибежали к гравейной дороге. А около нее и прятаться-то негде. Лежала одна большая спиленная ель, так они под эту ель и залезли. Мишка стал плакать, и его немец услышал и пошел на этот плач. А ребенок вдруг сам замолчал, просто утих и все. Фашист подошел к елке, стал на пень и начал осматривать окрестность через бинокль. А мои родные, почти не живые от страха, лежали под этими еловыми лапками, прямо у его ног. Так ничего и не поняв, немец ушел. Просто чудо их спасло, вот нужно было Богу, чтобы они жили еще.
От Усяжи осталось только несколько хат. У Григория Касилка дом уцелел, он и теперь еще стоит. Моего дяди Василия Трасковского, отца погибшего Федора, хатка осталась. В деревне жил инвалид Трасковский Дорофей, так каратели перепутали хату Дорофея и Василия, и не сожгли. Наш дом тоже сгорел. С самолетов бросали зажигательные бомбы, и этот снаряд попал прямо под угол хаты. Папа не догадался лопатой снаряд отбросить в сторону, а стал его землей присыпать. А от этого еще хуже стало, искры попали на соломенную крышу, которая моментально загорелась. А от нее и весь дом быстро охватило пламенем. Не все дома разбомбили самолеты, немцы потом, на следующий день уже факелами поджигали оставшиеся хаты. В другом конце деревни уцелели дома Боровских, Костеневичей. Короче, вот в этих домиках все и жили, по пять-шесть семей. На пол что-нибудь положишь, а и класть-то было практически нечего, все сгорело, и ложишься вот так спать. Из моего окна видна горка, мы ее называем Ляховка, так издавна повелось. Я помню, как на ней немцы русского солдата расстреливали. Сначала могила его здесь была, а после перенесли в другое место куда-то.
Дома после отступления немцев сами восстанавливали. Многие сначала землянки отстраивали. И знаете, тогда люди дружнее жили, никого не оставляли в беде. Это теперь каждый сам по себе, в своем дворе один трудится. А в то время, как говорится, гуртом и толокой всю работу выполняли. Ты мне помогаешь, а я тебе. Вся деревня вот так и отстраивалась, ведь многие потеряли на войне родных и близких, свои семьи. Им не было кому помочь».
Из материалов Национального архива Республики Беларусь:
«Мы, ніжэй падпісаныя Бандарчык Л., Пазняк Н., Бялевіч А. злажылі гэты акт аб тым, што 28 кастрычніка 1943 года вёска Усяжа падвяргалася бамбардыроўцы нямецка-фашысцкіх гадаў. У выніку чаго згарэла пяцьдзесят хат. У наступны дзень, 29 кастрычніка 1943 года, лагойская паліцыя зрабіла налёт на вёску Усяжа і расстраляла сорак восем чалавек. Напрыклад: з маладых мужчын – Траскоўскі Ф.В. (29 год), Яскевіч Ф.А. (35 год) і г.д.; з моладзі – Купрэйчык Марыя Р., Касцяневіч Н.Р. і іншыя; са старых мужчын і жанчын – Касцяневіч А., Букаціч З., Мурашка П., Мурашка Д. і іншыя; сем’і і дзеці Касцяневіча К., Казлоўскага М. і іншыя; дзеці Касцяневіч В., Касцяневіч С., Казлоўская Т. і іншыя».
Маленькая деревня, но какие большие люди в ней жили! Двадцать три героя погибли и пропали без вести на фронтах Великой Отечественной. Двадцать четыре участника войны, награжденные орденами и медалями, вернулись домой. Более сотни убитых простых жителей. Сколько материнских и вдовьих слез здесь пролито, сколько ужаса видели детские глаза. Даже невозможно представить в самом страшном сне то, что пришлось пережить мирным людям. Хочется верить и надеяться, что небо над этой деревней и над нашей родной Беларусью никогда не омрачат черные тучи, что ни мы, ни наши потомки не увидят, не прочувствуют того, что досталось на долю ему, поколению сороковых.
Наталья ЧАСОВИТИНА.
На фото: Софья Григорьевна Боровская (Касилка).
Фото автора.
Информацию читайте в номере 31 – 32 от 11.02.2015 г.
Загрузка ...