Деревня в Жодинском сельсовете, в 12 километрах от железнодорожной станции Жодино на линии Минск – Орша. Возможно, получила свое название от того, что находилась за бродом. В деревне когда-то была большая речка, коротая после мелиорации изменила свое русло. Согласно переписи 1897 года – населенный пункт в Смолевичской волости, который насчитывал пятнадцать дворов и сто тридцать пять жителей. В документах за 1926 год написано, что рядом находились две деревни – Заброденье-1, в которой было двенадцать дворов и шестьдесят пять жителей, и Заброденье-2, тринадцать дворов и восемьдесят три жителя. В начале 1930-х годов здесь был колхоз «Первомайский», работала кузница. Накануне Великой Отечественной войны в деревне было сорок семь домов, в которых проживало двести двадцать девять жителей. Обычная размеренная жизнь, со своими радостями и горестями. По утрам деревню будили звонкими голосами петухи, а хозяйки торопливо гнали в поле коров. У каждого работы хватало и в поле, и дома. Начало лета. Босоногие ребятишки, звонкий смех… Все было. Но пришла общая для всех беда…

Из воспоминаний Александры Юльяновны Ераховец (1932 года рождения, жительницы деревни):

«У нас, в Заброденье, начальная школа была. Я до войны первый класс закончила. А во время войны второй. Потом на некоторое время школу закрыли. Так же и с третьим классом было. Какая там учеба была? А детей до войны в деревне много было. Четвертый класс уже после войны заканчивала. Родители сказали, что война началась, а что это такое, мы толком и понять не могли сразу. Немцы всегда к нам приезжали со стороны «Апацкого березника». В той стороне хутор был, на котором жили Апацкие и Лущики. Все люди в окна на немцев смотрели, боялись выйти на улицу. А ночью партизаны за едой приходили. А что давать, если сами голодные были? Немцы днем коров, кур, яйца, молоко забирали. Как мы выжили, я даже не знаю. А скоро ли война закончится, никто не знал. Просили Костю Ераховца, чтобы он газетку прочитал нам, может там что пишут про это. А там тоже никто не писал об этом. Немцы к нам в деревню часто приезжали. Людей сгоняли, я помню, и заставляли руки вверх поднимать. На Благовещение мужчин согнали и они с поднятыми вверх руками несколько часов простояли. И папа мой там был. Григория Кирильчика из Россошного, который пришел в Заброденье к своей родне, немцы поймали и руки ему ломать стали, кричали на него, что он партизан, а потом застрелили. А остальных потом отпустили. Папа пошел на поле с лошадью, работать, наверное, а мы немцев караулим. Как увидели их, мама стала уводить корову в лес. Если заберут, то чем детей кормить тогда? А нас на роду восемь человек было, да только выжило трое. Родители ушли, а я с младшими сестрами дома осталась. Они маленькие были. Одна с тридцать девятого года, другая с сорокового и третья с сорок второго. Немец в дом к нам зашел, а деревня уже гореть начала. Богатства у нас дома никакого не было, так он поджег соломенный матрац. А только он вышел за дверь, я тушить бросилась, а детей в сундук посадила. Фашисты угол дома облили горючим и подожгли. А какой я спасатель была? Сначала пробовала водой тушить, а потом картошкой толченой. Воды больше не было, за ней нужно было на другую сторону улицы бежать. А там уже дома вовсю горели. Тут тетя моя прибежала и успели вместе с ней притушить огонь, он сильно не успел разгореться. По всей деревне дым, люди кричат, собаки лают. Деревня сгорела почти полностью, совсем мало хат уцелело. Два дома в болоте еще осталось, немцы туда не пошли. Нам повезло, что они сразу уехали, а не стали дожидаться, пока все выгорит. А потом те люди, чьи дома сгорели, стали подселяться в уцелевшие дома. К нам пришла тетка Антонина с тремя сыновьями, Марья и Настасья со своими детьми. Я не помню, чтобы людей у нас расстреливали, кроме Кирильчика. Моя мама умерла родами на Радуницу. Ей тогда двадцать восемь лет было. Еще помню, что однажды партизаны принесли записку и просили моего папу, чтобы он ее занес Левону, мужчине из нашей деревни. Там сообщение было, что погиб его сын Павел. Так я эту записку относила. И хорошо помню, что голодали мы очень. Теперь, когда дети начинают «перебирать» еду, я злюсь очень. Мы тогда о любой еде мечтали».

Из воспоминаний Александра Захаровича Ераховца (1927 года рождения, жителя деревни):

«Я в этой деревни родился и помирать здесь буду. Нас в семье трое было. Я до войны в школу ходил. Немцы у нас где-то через неделю после начала войны уже появились. А самолеты их и до этого уже летали и слышно было, как били из пулеметов. Седьмого апреля немцы нашу деревню сжигать приехали. Церковный праздник был тогда. Мы в лесу прятались. Я пришел в деревню с односельчанином, поесть захотели. А дома тогда не так стояли, улица совсем другая была, и наш дом был в другом месте, в конце огорода. Там погреб с тех времен еще остался. А тут и немцы нас окружили. Вместе с ними полицаев много было. Они зажгли дом Василия Ераховца, Степана Бутора и наш дом. Потом мы увидели, что и другие дома горят. Здесь мало целых хат осталось. Потом мужчину из Россошного убили. А нас, мужчин, согнали в одно место и приказали сцепить руки за головой. Мы все лицом к забору стояли очень долго, а сколько, сказать не могу. Потом в машину стали загонять. Гарницкого и еще одного мужчину Александра повезли в сторону Высоких Ляд. И где-то около леса Гарницкого и убили, а второго отпустили, он потом на фронте погиб. Степана Бутора закрыли в бане и подожгли, а он слепой дед был. Стал кричать в окно. Моя мама побежала, открыла дверь и выпустила его. Есть совсем нечего было. Немцы грабили, а еще и партизанам еду приходилось давать. Работу в поле не прекращали никогда. Сеяли ночью, так как днем это невозможно было. Многие свое нажитое в лес уносили, чтобы немцы не забрали и не сожгли. Нам очень от полицаев доставалось. Немцы, которые на фронт шли, однажды целую неделю возле нашей речки стояли. Мылись, еду готовили, отдыхали, но нас, правда, тогда не трогали. Самые страшные - каратели и полицаи были. Воевать из деревни многие ушли, а вернулись считанные. О том, что немцев прогнали, мы узнали, когда в лесу были. Увидели, что по дороге машины идут. Кто в деревне остался, то испугались и побежали в лес. Думали, что немцы опять едут. А их на лошадях солдаты догнали и на близком расстоянии мы увидели, что это наши. Сразу вышли все из леса. А осенью сорок четвертого стали забирать в армию всех, кому по возрасту было положено. И я пошел тоже.

Нас, стариков, теперь в деревне шесть человек осталось. Самый старший – Павел Ераховец, ему девяносто лет. Правда, он в войну в России был. Скоро и нас не будет, и никого не будет, кто войну видел. И пусть никто ее больше не видит, проклятую».

Из воспоминаний Анатолия Степановича Ераховца (1934 года рождения, жителя деревни Заказинец):

« Я родился и вырос в деревне Заброденье. Это моя родная деревня. Она раньше на две части делилась. Между собой мы называли одну часть «Михейчики», а вторую – «Буторы». Во время войны у нас в лесах были партизаны из бригады «Смерть фашизму». Пока немцев в деревне не было, они к нам то переночевать, то за едой приходили. Понятно, что им в лесах есть было нечего. Мой папа, хоть сам не партизанил, но был с ними связан. Они приносили к нам домой лен, а папа целыми днями вил веревки длинные, метров по десять или двадцать. А потом их связывал между собой. Вечером вместе с партизанами ходил на железную дорогу, и они закладывали под рельсы взрывчатку. Те немцы, которые на фронт мимо нашей деревни проходили, нас не трогали и не стреляли по людям. Я их около речки видел, когда они привал себе длительный устроили. Конечно, мы их боялись, ведь это враги. Но когда фашисты уже вместе с полицаями приходили, то тут страха было больше. В Высоких Лядах, Смолевичах, Жодино и Красном Знамени гарнизоны немецкие тогда стояли. И когда оттуда к нам «гости» приходили, то тогда и грабили в деревне, и стреляли. Забирали сало, яйца, кур и сразу в свои мешки клали. В моей семье было три мальчика и четыре девочки из детей. Я шестой по счету был. Мама умерла в сорок первом году, когда мне семь лет было. Я ее почти уже не помню, нас папа один растил. Его и моего старшего брата в сорок четвертом, когда Минск освободили, на фронт забрали. И до Берлина они дошли даже. Но все живые с войны вернулись, слава Богу. За нами старшая сестра Маруся смотрела. Очень тяжело было без мамы во время войны. Когда детям страшно, они же за маму прячутся и ждут защиты от нее. А нам куда было бежать? Немцы в хату зайдут, а мы все около стола сидим и испуганными глазами на них смотрим. Представьте, семь человек! Однажды пришли кур забирать, а куры раньше в хате под печкой сидели. Немец меня загнал туда, чтобы я кур достал им. Я вытянул оттуда, но не всех, хотел нам несколько штук оставить. Вылез из-под печки, развожу руками, показываю, что больше нет. А тут и курица за мной вылезает. Я получил сапогом под зад и немец меня взашей опять под печку затолкал. Пришлось всех отдавать. Когда партизаны в наш дом ночью приходили к отцу, то были случаи, когда немцы внезапно появлялись. И между ними около леса перестрелка была не раз. Мы боялись, чтобы нас не побили. Перед Пасхой, помню, ходили по деревне четыре полицая. Заходили в дома, забирали еду. А их партизаны уже караулили в лесу около дороги на деревню Лютка. А наша хата по левой стороне дороги третья стояла, и все видно было. Они за деревней еще гранату бросили. Около леса их партизаны встретили и расстреляли троих, а четвертого в плен взяли и в лес увели. А деревенские мужики побежали трупы с дороги уносить. Если бы немцы увидели, то в живых никого бы не оставили. Затянули этих убитых в лес к речке и закопали. На следующий день немцы в деревню приехали и всех за деревню погнали. Нас, детей, вместе с женщинами отдельно поставили, а мужчины сначала долго с поднятыми руками стояли, а потом несколько человек в машины посадили. Немцы и полицаи ходили и искали тех полицаев, которых перед этим убили, но не нашли. Потом приехал их начальник, и они долго о чем-то говорили. Нас долго держали, может часа два или три. Направляли автоматы, а мы боялись, чтобы огонь не открыли. Потом нас отпустили по домам. А в лесу у каждой семьи своя землянка была. Мы могли там неделю жить и от немцев прятаться. Они туда не ходили, боялись партизан. И где-то через неделю немцы к нам опять вернулись. А раньше у хат крыши соломенные были. Фашисты шли с факелами и поджигали эти крыши. Начали со стороны, где Михейчики жили. Многие в лес уже побежали. Вещи всегда в узелки связаны были на тот случай, если вдруг прятаться придется. Нашу хату со двора подожгли. Мы одни тогда дома были, папы не было. И сараи уже вовсю горели. А мы же с другого конца деревни жили, противоположного тому, с которого поджигать начали. И наш дом сгореть полностью не успел. Немцы из деревни поехали и папа прибежал. Только успел нас из дома вывести, как рухнул потолок. Нам не забыть этого никогда, и пусть другие помнят. А мы смогли выжить….».

* * *

Разговаривая с этими, уже беззащитными, стариками и слушая их рассказ, я мысленно представляла тех людей, о которых они рассказывали. Ераховцы, Буторы, Михейчики…. Одинаковые фамилии во всей деревне, пусть и не всегда родственники, а просто однофамильцы, но во время тех страшных лет они были ближе друг другу и роднее , как одна большая семья. Чужую боль от потери близкого, переживали, как свою собственную. Такими они и останутся, ведь общая беда объединяет людей. И пусть их сегодня осталось совсем немало, но для них и для их потомков эти воспоминания останутся на всю жизнь, как память, как дань уважения тем, кто не смог вернуться в родную деревню. И жаль, что нет такого звания у деревни, как «город-герой», например. Но героями стали люди, пережившие войну. С победой домой возвратились Василий Иванович Бутор, Петр Дмитриевич Бутор, Николай Николаевич Ераховец, Павел Иванович Ераховец, Николай Георгиевич Замфириу…

Наталья МЕХЕДКО.

Информацию читайте в номере 23 – 26 от 01.02.2014 г.