Деревня в Юрьевском сельсовете, в двадцати двух километрах от
железнодорожной станции Смолевичи на линии Минск-Орша, в слиянии, сутоке рек
Цна и Гайна. Отсюда и название поселения. В письменных источниках известна с
начала XIX века. Согласно переписи 1897 года, село в Юрьевской волости
Борисовского уезда, тридцать восемь дворов, двести девяносто восемь жителей.
Работали церковь, церковноприходская школа и кузница. В 1909 году здесь было
открыто народное училище. Перед Октябрьской революцией в деревне было сорок
шесть дворов, где проживало триста шестнадцать жителей. Учителем в народном
училище работала Варвара Зюкова. После
революции оно было преобразовано в трудовую школу 1-й степени. В 1924 году в
деревне был создан пункт по ликвидации неграмотности среди взрослых, а в
тридцатые годы проведена коллективизация. Деревня каждый день наполнялась
голосами деревенских ребятишек. Так же, как и сейчас, они торопились в школу, а
вечерами босоногие бегали по дворам, сами себе придумывая игры. Девочки крутили
из старых тряпок куклы, становились «мамами». Мальчишки играли в войну, делая
из деревянных палок себе оружие, а маленькие камни им заменяли гранаты. Но эта была просто игра, и никто еще не знал,
что совсем скоро она станет страшной реальностью.
Деревня в Юрьевском сельсовете, в двадцати двух километрах от железнодорожной станции Смолевичи на линии Минск-Орша, в слиянии, сутоке рек Цна и Гайна. Отсюда и название поселения. В письменных источниках известна с начала XIX века. Согласно переписи 1897 года, село в Юрьевской волости Борисовского уезда, тридцать восемь дворов, двести девяносто восемь жителей. Работали церковь, церковноприходская школа и кузница. В 1909 году здесь было открыто народное училище. Перед Октябрьской революцией в деревне было сорок шесть дворов, где проживало триста шестнадцать жителей. Учителем в народном училище работала Варвара Зюкова. После революции оно было преобразовано в трудовую школу 1-й степени. В 1924 году в деревне был создан пункт по ликвидации неграмотности среди взрослых, а в тридцатые годы проведена коллективизация. Деревня каждый день наполнялась голосами деревенских ребятишек. Так же, как и сейчас, они торопились в школу, а вечерами босоногие бегали по дворам, сами себе придумывая игры. Девочки крутили из старых тряпок куклы, становились «мамами». Мальчишки играли в войну, делая из деревянных палок себе оружие, а маленькие камни им заменяли гранаты. Но эта была просто игра, и никто еще не знал, что совсем скоро она станет страшной реальностью.
Из протокола допроса от 21 февраля 1961 года жителя деревни Сутоки Смолевичского района Минской области Василия Ильича Зарембо, 1915 года рождения, крестьянина, с низшим образованием, колхозника колхоза «Красный партизан»:
«Свидетель предупрежден об ответственности за отказ от дачи показаний и дачу заведомо ложных показаний по ст.ст. 134 и 136 УК БССР.
— Весь период немецкой оккупации я проживал в деревне Сутоки, работал в сельском хозяйстве.
— При каких обстоятельствах была сожжена деревня?
— Деревня Сутоки была сожжена немецкими карательными войсками и полицией, приехавших из Логойска. Они появились в нашей деревне часов в 11 дня. Ехали на подводах, верхом на лошадях по дороге и шли цепью по лесу и полю со стороны деревни Ляды Логойского района. Машин я не видел. Их было очень много человек, ведь наша деревня относилась к партизанской зоне, и они могли прибыть только с большими силами.
Деревня Сутоки состояла раньше и теперь из двух поселков, расположенных параллельно. Поселок, где я проживал, называется Комсомольский и состоит из двадцати двух дворов. Другой поселок, который называется Сутоки, состоит примерно их восьмидесяти дворов. В конце второго поселка соединяются реки Гайна и Цна. Там за ними расположена деревня Заречье, где находились партизаны. Немецкие карательные войска и полиция, окружив деревню Сутоки, обстреливали партизан в Заречье, а оттуда вели огонь партизаны. Но бой был небольшой, и в Заречье карателям не удалось пройти. Меня с женой Антониной Зарембо и грудным ребенком восьми месяцев немцы застали в лесу вблизи деревни Сутоки и пригнали домой. К нам в дом зашло человек десять немцев и полицаев. Тогда же в лесу было задержано около пятидесяти человек односельчан, которых тоже пригнали в деревню. Они находились все вместе на выгоне в метрах 30-40 от моего дома. А мне и жене немец приказал идти и затопить печь, после чего они готовили для себя обед. Примерно в два-три часа дня каратели погнали тех людей в направлении Логойска. Я залез на печь и сидел там. Вскоре зашел один немец и выгнал мою жену с ребенком на улицу. Отойдя от дома метров на семьдесят, к ним подошел второй фашист, что-то сказал, и жену с ребенком погнали обратно в дом. Дверь в хату была открыта, и как только жена с ребенком, которого несла на руках, вступила на порог, немец выстрелил два раза ей в грудь. Я только слышал перед этим слова жены: «Ай! Ай!».
После ее убийства, лежавший на полу ребенок заплакал. Тогда тот же немец выстрелил из пистолета в рот ребенку, а затем, выходя из дома, выстрелом убил корову. После этого он положил на трупы жены, ребенка и коровы солому и поджег ее. Все это я хорошо видел с печи. Когда стал гореть дом, другой немец стал выбивать прикладом окна. Спустя непродолжительное время, немцы ушли. Боясь быть сожженным, я вылез через окно во двор и спрятался под дровами. По мне стали стрелять, наверное, заметили. Потом те же самые два немца подошли к дровам, взяли две курицы, которые там сидели, а меня, видимо не заметили, и ушли. Часов в семь-восемь вечера все каратели из нашей деревни уехали. Я вылез из-под дров, но никого уже не было. Горела вся деревня, ее полностью сожгли. Я дополз до леса и находился там до утра. На следующий день, возвратившись домой, я похоронил останки трупов жены и ребенка на кладбище в нашей деревне. Кроме моей жены и ребенка, в тот день была убита пятидесятилетняя Екатерина Макаревич. Из числа других жителей никто не погиб, кажется. Задержанные в лесу мои односельчане были угнаны в деревню Свидно Логойского района. Из них четыре человека отправили в Германию, а остальных отпустили. При сожжении деревни каратели угнали много скота и разграбили все имущество.
Деревню жгли в марте месяце 1943 года. Точное число не помню, но в тот день сожгли, вроде бы, деревню Ляды. Дополнить показания ничем не имею. Записано все правильно, вслух прочитано».
Из воспоминаний Ольги Игнатьевны Кашевской (1933 года рождения, жительницы деревни):
«Родители мои были простыми колхозниками. Насколько я помню, то наша деревня до войны была большая. В самых маленьких семьях было по трое-четверо детей, а в других и больше. Нас у родителей трое было. Мои старшие брат и сестра родились в тридцать первом году, они двойняшки. Правда, сестричка умерла от порока сердца, когда ей десять лет было. В школу до войны я не ходила. Пошла учиться, когда она закончилась.
Когда узнали, что немцы приближаются к деревне, все жители стали убегать в лес и болото. Сразу налетели самолеты, бросали на деревню фугасные бомбы, мы их «крылатками» называли из-за того, что у них были на конце крылышки. Там, в конце деревни (показывает рукой) есть лес и болотце. Я хорошо помню, как родители нас прятали в нем, накрывали купинками. Мы на коленках туда ползли. Страшно было, даже не передать словами. А потом, в другой раз, каратели и полицаи пришли к нам, чтобы сжечь деревню. Правда, всех людей предупредили, и мы успели уйти за пятнадцать километров далеко в болото. Когда вернулись на пепелище, то увидели, что ничего не осталось, только земля и небо. Точную дату, когда это произошло, я не назову. Но помню, что ближе к концу войны, весной, и был церковный праздник «Сороки». Да деревню не один раз жгли, правда, люди уцелели, успевали спрятаться. Одну пожилую женщину немцы убили, она не смогла убежать, так ее в доме и застрелили. В первый раз свои дома по печным трубам узнавали, которые после сожжения остались, а потом и они разрушились.
Партизаны ставили в лесах и на дорогах патрули, а нас предупреждали, когда немцы ехали. В деревне колокола висели, так в них и звонили, нас предупреждая об опасности. Мы всю войну с котомками и узелками с одеждой просидели, чтобы можно было быстро убежать. Еще я запомнила, что на территории, прилегающей к нашим деревням, действовала партизанская группа. Мы ее называли «радионовцы». Однажды они у нас еду себе готовили во дворе, а папа в это время повез на телеге хлеб партизанам, куда-то за Борисов. А тут налетели самолеты немецкие – «рамы», как мы говорили. Они закружили над нашей землянкой-домиком, которую папа построил после сожжения. А мама стала просить этих солдат, чтобы они спрятались. Самолеты бросали бомбы, оставляя такие глубокие ямы, что смотреть на них было страшно. Один снаряд упал прямо во двор, рядом с нашим укрытием рухнул, как не зацепило, я даже не знаю. Погибло тогда много тех партизан. Мы потом к соседям перебежали, а позже и папа вернулся. Ой, сколько же мы страха натерпелись, не дай Бог! Деточки, война – самое плохое, что может быть в жизни! Еды никакой не было. Собирали траву, цветочки белого клевера, потом сушили, мололи и пекли лепешки — «праснакі». А если повезет, то находили весной в поле «кормушки» (гнилая и промерзлая картошка). Из них потом мамка блины пекла, а нам они такими вкусными казались. Вся наша семья пережила войну. Папа потом ушел на фронт воевать, но вернулся живым домой».
Из воспоминаний Анатолия Антоновича Макаревича (1936 года рождения, жителя деревни):
«Деревня была перед войной большая. Молодежь вечерами в клубе маленьком собиралась, танцы устраивала. Там, где была четырехклассная школа, сейчас дачи стоят. В пятый класс уже ходили в деревню Юрьево. В нашей семье было пятеро детей. Родители работали в колхозе. В тот день, когда война началась, мы, бегая по улице, увидели в небе самолеты. Кто-то из взрослых стал кричать: «Война!». А что мы тогда, малые, понимали? Через несколько дней в деревню уже приехали немцы на машинах и мотоциклах. Мама схватила нас, детей, и повела быстро в лес, который находится сейчас за нашим магазином. Мы этот лес называли «тоўшч». Некоторые люди туда побежали, а остальные к тому месту за деревней, где сливаются реки Гайна и Цна. Там болото начиналось. Немцы себя чувствовали в деревне хозяевами. Наших кур гранатами били, яйца с гнезд все собирали, смеялись, разговаривали, а мы ничего не понимали, конечно. Видели, как немцы строем шли по улице к нашему болоту. Правда, далеко они не заходили, боялись. Собрали всех женщин, детей, стариков – всех, кто там прятался, и вывели на берег реки. Люди думали, что топить будут. Но нас начали сортировать, а по какому признаку, я не знаю. А затем загнали в машины и стали увозить. Я, вместе с мамой и сестрой, попал в Клецк. Там у каких-то людей работали, я был пастушком у одной паненки, которая говорила по-немецки. Боялся, старался работать, а она мне хлеб давала, смазанный каким-то жиром.
В тот день, когда деревню жгли, приехали каратели и полицаи. Их много было. Зажигали факелы и шли с разных сторон деревни, от дома к дому. Крыши соломенные были, горели очень быстро. От села ничего не осталось. Все люди попрятались, кто в лес, а кто в болото. Массового расстрела или уничтожения жителей не было. Может потому, что они успевали убежать. Помню, что председателем в колхозе был пожилой мужчина, которого звали Данила. Кто-то подсказал немцам, что он отдал партизанам барана. Так на улицу вынесли скамейку, собрали жителей деревни и устроили Даниле публичное наказание. Положили на эту скамейку, один полицай сел на голову, другой на ноги, а третий бил палкой двадцать пять раз. Кто выносил этот приговор, не знаю. Данила после этого подняться не мог, его сын с дочкой потом под руки домой повели. Соседнюю деревушку Кривая Полянка тоже полностью сожгли, правда, там и людей побили много и сожгли. На том месте теперь дачный поселок. Деревню стали смело восстанавливать, когда немцев прогнали, а до этого в землянках жили. Детство военное наше трудное и страшное было, тяжело об этом вспоминать».
Из воспоминаний Марии Степановны Мытник (1928 года рождения, жительницы деревни):
«Я родилась и всю жизнь прожила в деревне Сутоки. Мама и папа в колхозе работали, растили восьмерых деток. Я шестая была. Успела до войны четыре класса закончить. В тот день, когда первые немцы в деревню пришли, я с сестрой пасла в поле коров. Прибежала домой, чтобы покушать что-нибудь взять, а тут женщины на улице кричат и плачут. Я ничего понять не могу. Мама мне сказала: «Дочушка, война началась». Папа мой повел бычка сдавать, а база была уже закрыта, тоже сказали, что немцы на нас напали. А тут и они на мотоциклах с колясками в деревне показались. Разграбили по дороге все магазины, ели конфеты, даже нас сначала угощали. Сначала задобрить людей пытались. Разделили колхозные земли между жителями деревень, скотину дали. Думали, что все их будут за хозяев считать. А вот когда их погнали, этих «хозяев», обратно, вот тогда они и начали свои облавы. Нашу деревню сожгли дотла. Хорошо, что жители успели убежать, а то было бы как с Хатынью или Хотеново. Не раз деревню бомбили и самолеты. Все годы оккупации нам не было где ни сесть, ни лечь. Все продукты, которые люди спрятали, закопали в поле или на огородах, — все нашли и забрали. А что им наша одежда старенькая нужна была? Они ее в Германию увезли? Нет, просто грабили население, оставляя голыми и голодными. Во время таких облав мама нас в болото уводила и пряталась вместе с нами в мох, накрываясь им. Однажды немец наступил сапогом ей на живот, но не понял, то это она, подумал, что просто кочка мягкая. А мы тогда так испугались, что не рассказать словами. Вылезали грязные, мокрые, но живые. Правда, так спрятаться можно было только летом. Своих полицаев в деревне не было, а в партизаны ушли многие. Жители кормили партизан, иногда на постой брали, когда немцев не было.
После окончания войны уже учиться не было времени, нужно было работать. Деревню восстанавливали всеми силами, сообща. Первое время строили простые домики, чтобы можно было просто переночевать или спрятаться от непогоды. О том, как голодали, даже и вспоминать и говорить не хочется. Сейчас вот есть все, что хочешь. А тогда были рады любой лепешечке. Сейчас вот на старости, когда одна остаюсь, часто войну вспоминаю. Передумаю все, вспомню всех односельчан, которых не забыла с той поры. И не верится, что этот страх своими глазами видела. Да не дай Бог, видеть больше такое никому».
Общая беда, которая объединила всех жителей деревни, дала людям силы на восстановление. Мужчины многие ушли воевать, а те, кто остался, взяли на себя заботу не только о своих семьях, но и о родных и близких односельчан. Трудились и помогали всем миром, как говорят. Строительных инструментов практически не было, приходилось всю работу выполнять вручную. С победой вернулись домой Иван Федорович Демицкий, Михаил Степанович Зарембо, Павел Павлович Зарембо, Владимир Владимирович Кашевский, Владимир Матвеевич Ханкевич, Владимир Матвеевич Шиманович… За семьдесят мирных лет деревня давно возродилась и окрепла. Тихая, в одну длинную улицу, стоит она возле большого леса. Болота, такого большого, как до войны, уже нет. Многое поменялось за эти годы. Много воды утекло в реках Гайна и Цна. И только память детства, к счастью, еще живых свидетелей для нас остается живой историей.
Наталья МЕХЕДКО.
На снимке: Ольга Игнатьевна Кашевская.
Фото автора.
Информацию читайте в номере 195 – 196 от 27.08.2014 г.
Загрузка ...