Деревня в Курганском сельском Совете, за тридцать километров от
железнодорожной станции Смолевичи по линии Минск-Орша. Согласно переписи 1897
года, это населенный пункт в Верхменской волости Игуменского уезда, который
насчитывал семь дворов и пятьдесят девять жителей. В начале двадцатого века –
пятнадцать хозяйств и сто три жителя, а перед Великой Отечественной войной
здесь было двадцать два хозяйства, в которых проживали восемьдесят восемь
жителей. В начале 1930-х деревня входила в состав колхоза «Новый свет”, в ней
работали кузница и столярная мастерская. Деревушка совсем маленькая, но и здесь
жили и трудились мирные люди, смотрели и верили в светлое будущее. Мечтали,
пока не пришла война.

  

Деревня в Курганском сельском Совете, за тридцать километров от железнодорожной станции Смолевичи по линии Минск-Орша. Согласно переписи 1897 года, это населенный пункт в Верхменской волости Игуменского уезда, который насчитывал семь дворов и пятьдесят девять жителей. В начале двадцатого века – пятнадцать хозяйств и сто три жителя, а перед Великой Отечественной войной здесь было двадцать два хозяйства, в которых проживали восемьдесят восемь жителей. В начале 1930-х деревня входила в состав колхоза «Новый свет”, в ней работали кузница и столярная мастерская. Деревушка совсем маленькая, но и здесь жили и трудились мирные люди, смотрели и верили в светлое будущее. Мечтали, пока не пришла война.

Из воспоминаний Татьяны Васильевны Горецкой (1931 года рождения, жительницы деревни Заказинец):

«Те люди из нашей деревни, которые могут рассказать о войне, почти все уже умерли. Из стариков только два человека осталось. Теперь там дачи находятся, а некоторые дома вообще пустые или разрушенные стоят. Я после войны вышла замуж в деревню Заказинец, где и осталась. Нас в семье было четверо детей. Когда сказали, что началась война, мы были дома. Первых немцев увидели в своей деревне уже в самом начале войны. Они шли по улице, громко разговаривали, смеялись, но нас тогда не трогали еще. Все замостянские мужики сразу пошли в партизаны. Мой папа, Василий Федорович, тоже пошел воевать в партизанскую бригаду «Разгром». Воевал на фронте, дошел до самого Берлина и участвовал в его освобождении. У него много наград было. Вернулся с войны инвалидом и еще долго прожил. У папы обе ноги больные были, и я помню, как он, возвращаясь с войны, в деревню верхом на белом коне въехал. Где его взял, неизвестно, но я это хорошо запомнила. Войну эту забыть вообще невозможно. Наша деревня Замостье находилась в активной партизанской зоне. Мама, Софья Викентьевна, пекла хлеб, а мы маленькие, носили его в лес партизанам. Шли такими тропами, о которых немцы и не знали. Несколько раз они нас ловили и забирали хлеб, даже получали под зад немецким сапогом. Очень пугались, когда начинали стрелять.

Немцы нашу деревню два раза сжигали. Мы оставались живы, благодаря партизанам. Они нас предупреждали о приходе карателей, а мы перед облавой убегали в лес. Там заранее делали землянки и в них прятались. Но дома наши выгорали дотла, приходилось большими усилиями быстро восстанавливать. Нам повезло, что в нашей деревне не было ни одного полицая, который бы мог выдать немцам партизанскую семью. Люди только головами крутили в разные стороны, когда у них спрашивали о партизанах. Угрожали истребить всех, если будем помогать, либо скрывать партизан. Наша деревенька небольшая была, а вот недалеко была деревня Заболотье. Та была намного больше. Я помню, что горела и она. Страшно было, что говорить. Однажды разделили всех жителей на две группы — мужчины и женщины. По соседним деревням -также. И погнали нас сначала в деревню Заболотье, оттуда в Кленник, а потом — в специальный лагерь местечка Смолевичи. Он где-то в его центре был, возле того места, где потом вечерняя школа была. Мы, дети, сидели на земле и плакали, потому что очень боялись. Со Смолевич нас должны были отправить эшелонами на принудительную работу в Германию. Но что-то у немцев на тот раз не получилось, а нас через два дня отпустили. Недалеко от наших домов, на опушке, находится могила неизвестного парашютиста. Самолет его подбили немцы около нашей деревни. От ран он умер. Одна женщина до самой своей смерти ухаживала за его могилой, там каждый раз цветы лежали. Имя его нам неизвестно, может и документов при нем тогда не было, кто знает. Так и стоит эта могилка до сих пор. Но в деревне тех, кто об этом помнит, уже нет и, наверное, ухаживать уже некому. А хочется, чтобы не забывали».

Из воспоминаний Юзефы Казимировны Василевской (1928 года рождения, жительницы деревни):

«До войны у нас в семье было четверо детей, а брат младший уже после войны родился. Жили мы на хуторе Дубники, что недалеко отсюда. Родители в колхозе работали. В школу приходилось ходить в деревню Заболотье, да сколько мы там поучиться успели. Война помешала. Мамка в лес ходила, когда немцы в деревню пришли. И мужчины от немцев сначала в лесу все прятались, чтобы не побили. А я со старшим братом на следующий день в лес ушла, ведь сказали, что молодежь забирают и угоняют в Германию. Долго прятаться не могли, очень есть хотелось, ведь мы еще детьми были. Мы из леса собираемся выходить, а около него немцы стоят. Так назад возвращаться приходилось. А мужчины по очереди у опушки леса дежурили, следили за немцами. Потом нас все же погнали в Смолевичи. Но чуть позже отпустили, я не знаю почему. А вокруг деревни в лесах были партизаны. Недалеко от нас стоял «Петровский лагерь», как его называли. Деревенские хлопцы молодые и мужики многие тогда в леса ушли. Партизаны нас и предупреждали, чтобы мы в лес уходили, когда каратели к деревне приближались. Немцы в леса и болота боялись заходить. Однажды из леса пришел в деревню мужчина, его Адамкой звали, а фамилия Василевский, и предупредил, чтобы люди в лес уходили, здесь будет перестрелка, скорее всего. Мы очень боялись. Немцы мстили людям за связь с партизанами. Даже однажды заложников взяли, женщин и детей, заперли их в соседней деревне в школе. Если бы партизаны начали стрелять тогда, то людей бы подожгли. Правда, было тихо, и всех отпустили. На окраине леса у нас есть могилка советского парашютиста, которого по ошибке убили. Местные жители долго за ней ухаживали после войны, а теперь уже почти никого в деревне не осталось, некому ходить, а мы старые совсем. Рядом был еще один человек похоронен, но позже родственники приехали и забрали останки куда-то на родину. Папа, после того, как погнали уже немцев, ушел на фронт, даже до Германии дошел. После войны сложно было дома восстанавливать, древесины хватало, а вот мужских рук не было. Отстраивали дома по одному. Оставшиеся мужики собирались по три-четыре человека и строили. Ой, хотя бы умереть, не дождавшись больше войны! Эту забыть не получается никак. Как мы выживали голодные и холодные, я не знаю. Если кто-то думает, что война это ничего страшного, то я скажу так: «Я своими глазами ее видела, хоть и ребенком была. Больше не хочу такого ни видеть, ни слышать об этом!». Очень надеюсь, что не допустят, чтобы она началась. Не нужна она, проклятая!

Из воспоминаний Михаила Васильевича Василевского (1941 года рождения, жителя деревни):

«Я родился в январе сорок первого и, конечно, войну знаю больше по рассказам родителей. Но о ней я слышал в своей семье постоянно, я ведь все время жил с отцом и матерью, поэтому могу рассказать то, что помню. На этих воспоминаниях и разговорах я и вырос. Людей в деревне до войны было много, в поле выгоняли два больших стада коров. Мы от фашистов в лесу прятались. Немцы несколько раз облавы устраивали. Жена местного мужчины Цуркова с маленьким ребенком на руках убегала в этот лес (показывает рукой) от немцев, а те по ней стрелять начали. Женщину убили, а мальчика забрала бабушка, он еще в пеленках был. Деревню нашу несколько раз сжигали. Просто обливали горючим и поджигали. Люди прятались, как могли, в лесах и болоте. После первого пожара еще несколько домиков осталось, а потом сожгли и остальные. Все мое детство прошло в сырой лесной землянке, где-то в пяти километрах отсюда, на болоте. Можете себе представить, какое оно было это детство (на глазах слезы)? Я помню, как мама рассказывала, что однажды немцы собрали всех женщин и детей, ведь мужчины в лес ушли, и погнали в деревню Кленник. Там заперли всех в здании школы и хотели поджечь ее, но потом приехал какой-то человек, говоривший по-немецки, что-то сказал немцам и они людей выпустили. Это Бог, наверное, их спас, ведь школу и бензином уже облили, карателям оставалось только спичку бросить. Папа мой был в партизанах, потом ушел на фронт воевать, был в Германии. Ему там военная машина ноги переехала во время немецкого обстрела, так он до конца своих дней плохо ходил из-за этого. После войны маме сказали: «Нет больше твоего Василька». А он подлечился немного в госпитале и вернулся. В Смолевичах взяли с каким-то мужчиной из Заболотья белую лошадь, да на ней верхом домой и приехали. Я вам могилу советского парашютиста покажу, она тут, недалечко, в березничке находится. Немцы сбили русский самолет, а оттуда на парашютах успели выпрыгнуть два мужчины и женщина. Один парашютист в лесу, между Заболотьем и Замостьем, на деревьях застрял, ногу поломал, поранился очень, потом там и умер. Второй был ранен. Вечером, когда он умер, наши мужчины его и похоронили. А дивчина та сначала пряталась, боялась, что тоже убьют, но потом партизаны к себе ее забрали. Мы даже имен их не знали. А после войны уже я сам хорошо помню, как пленные немцы копали недалеко от нас узкокалейку, которую прокладывали на Зеленый Бор. Около деревни Журавок, в двух километрах от нас, рубили лес, распиливали на доски и возили восстанавливать Минск. Паровозы часто ходили, а мы бегали смотреть. Местные люди пленных не трогали, уже насытились этими смертями во время войны, рады были, что она закончилась. Многие односельчане погибли за эти четыре года. До войны деревня совсем не так выглядела, дома стояли по-другому, были как-то более разбросаны. А когда восстановили, то хаты выстроили уже в одну улицу. Правда, видите сами, какая деревня глухая стала, людей почти нет».

Когда закончился наш разговор, Михаил Васильевич повел меня к той самой могилке, про которую рассказывал. Получив сам в молодости травму обеих ног, тем не менее, он, прихрамывая, шел рядом со мной. Я предлагала подвезти до леса на машине, но он все время отказывался. Я всю дорогу, слушая продолжение его рассказа, думала о том, сколько же наши люди вынесли горя. Сколько страха и ужаса видели глаза маленьких детей, которые теперь не смотрят уже так доверчиво и открыто. Теперь это прищуренные маленькие глазки седых и беззащитных старичков, на которых каждый раз появляются слезы при слове «война». От этих людей всегда уходишь с какой-то болью в сердце, оставляя их одних. Были они беззащитными и тогда, беззащитны и теперь. И каждый раз я прошу у них прощения за то, что потревожила их память, пытаюсь перед своим уходом их как-то развеселить. А главное – они всегда спрашивают: «Войны же больше не будет?» И я им твердо отвечаю, что нет.

Деревня Замостье находится среди лесов и совсем небольшая. О таких говорят: «Маленькая, тихая и уютная ” . На сегодняшний день здесь одиннадцать подворий и несколько дачных домов. А постоянно проживают только три человека.

Из тысячи книг о Великой Отечественной войне нам хорошо известны в лучшем случае пара десятков, а вот наши дети знают о ней еще меньше. Некогда, еще школьниками, мы с восторгом смотрели по телевизору художественные фильмы о войне, а нашим детям, к сожалению, больше нравятся зарубежные фильмы. И поэтому очень хочется передать им рассказ тех людей и о тех людях, героях, которые выстояли и подарили жизнь нам. Вернулись с войны победителями в родную деревню жители Василий Федорович Василевский, Казимир Иосифович Липницкий, Александр Андреевич Толкач. Их и всех жителей деревни Замостье, которые пережили те страшные годы, можно назвать героями. А герои не умирают, их слава бессмертна, их имена навечно занесены не только в личные списки в каждой семье, но и в память общую, народную.

Наталья МЕХЕДКО.

Информацию читайте в номере 83 – 86 от 12.04.2014 г.