Смолевичанка Надежда Петровна Беликова — уроженка города Наровля Гомельской области. 80 км от Чернобыля. В год Чернобыльской трагедии ей исполнилось 11 лет.
— Родители сказали ,что случилась авария, но мы же были детьми, еще многого не понимали, — рассказывает она. — но очень хорошо помню, как нас, детей, стали вывозить… Я была в деревне Романовка Наровлянского района, у бабушки. Ночью пришли из сельской школы, чтобы забрать двоюродных сестру и брата, они были младшими школьниками. Мама нас с братом, ему было тогда года полтора, утром увезла в Наровлю, домой.
В городе папа сказал, что всех детей школьного возраста будут эвакуировать, и мама сложила мне сумку, а папа отвел к школе. Мама осталась с младшим братом, их должны были увозить на другом автобусе. Папа ушел, а я помню, как мне не понравилось все, что происходило. Было много автобусов, наверное, 40-50, и людей столько, сколько, кажется, во всем городе нет… Кругом шум, плач. Плакали больше, наверное, даже не дети, а родители. Я постояла, посмотрела, развернулась и… пошла. Через реку, задворками, чтобы меня никто не увидел — домой. Не поехала с детьми. На сегодняшний день осознаю: ключей у меня не было, мама с маленьким ребенком должна была с минуты на минуту уехать на другом автобусе (эвакуировали детей до трех лет с мамами, — авт.). Папу от военкомата отправляли в Чернобыльскую зону. Минутное дело: мы могли разминуться, и я могла прийти и остаться на улице. Но, по счастью, мама была дома, и уже подъезжал автобус, от домов с малышами забирали. И я уехала с мамой.
Уже в поезде проверяли всех по списку, кто едет, и так как дети такого возраста, как я, эвакуировались отдельно, мы боялись, что меня заберут, и во время проверок я пряталась в багажный отсек, где сумки хранят, а потом мама меня выпускала… Куда едем, не знал никто. Было так: поезд остановился, и в этом пункте, в этом санатории могли принять определенное количество людей, значит, столько и выходило. И поезд ехал дальше. Например, в деревне, откуда моих двоюродных брата и сестру эвакуировали, родителям потом написали письма и в школу дали знать, где дети.
Нас привезли в Светлогорск, и мы все лето были там в санатории. Там мамы стали забирать детей постарше к себе. Мне страшно не было — я с самого начала была с мамой. Йод помню, капали, заставляли пить утром. Телефонов сотовых тоже не было, и связь была почтой. Мама написала папе, тот в ответ прислал письмо, что живут они в пустом городе.
Домой приехали, наверное, в конце сентября.
Мы не понимали, чего нужно бояться. Запомнилось только, мой папа, когда узнал, что случился Чернобыль, сказал, что нам нужно вообще из Беларуси уезжать… Старшее поколение тоже, думаю, до конца не осознавало всей беды. Бабушка моя говорила: «Радиация же не немцы…»
Потом начался новый учебный год, и мы уезжали только на лето. Такой паники, как в 1986-м, уже не было: ясно же, что вернемся в Наровлю, а первый раз, когда уезжали, взрослые не понимали, вернутся ли домой…
Из Наровли мы уехали в 91-м году в Крупки. Была программа отселения, родители вахтовым методом строили дома…11 класс я заканчивала в Крупках. В школе меня не обижали, я за себя постоять могла. А брат, когда пошел в первый класс, порой приходил домой и спрашивал у мамы: «Я правда свечусь, да?». Обзывали… Некоторые боялись чернобыльских. Могли продукты не продать. Подружка порой ходила для нас в магазин.
Как-то в школе одно из первых сочинений было про Чернобыль. И это сочинение до сих пор хранят мои родители. Я хорошо училась в школе, но в жизни так хорошо сочинений я больше не писала. Наверное, выплеснулись боль, обида и горечь, что именно с нашей землей, с нами это случилось, и нашлись нужные слова.
На сегодняшний день, когда я в том возрасте, когда родители приняли решение уехать, я понимаю, что это были необычайно сильные, закаленные, сплоченные люди. Как они смогли все это пережить? Нам и представить сложно. И до сих пор «гомельские», куда бы ни разбросала их Чернобыльская авария, все стоят друг за друга, и поддерживают, как близких людей.
На родину мы ездим на Радуницу. Там живут наши родственники. Город живет. В прошлом году ездили в деревню и поняли, что это наша улица, селище, только по березе и рябине, которые когда-то посадили у дома. От деревни осталась только асфальтированная дорога. О том, где чьи дома стояли, напоминают колодец, дерево…
Я приезжаю на родину — там красиво, но это уже не мой край. Иногда с мужем ездим туда на рыбалку. В Смолевичах живут мои дети, мама. Но и этот город все равно не стал мне родным… В Наровлянском районе много деревень, которые отселили сразу. В райцентре стоит памятник выселенным деревням. Каждый раз, бывая на родине, приезжаем и туда…
Елене Михайловне Дедовец, преподавателю Смолевичской ДШИ, на момент Чернобыльской аварии было 12 лет. Тогда она жила в городе Ветка Гомельской области
— Мы узнали о трагедии в школе, — вспоминает она. — Помню, именно учительница географии рассказала и о трагедии, о ее последствиях. Но мы, дети, не воспринимали все так, как взрослые. В городе отмечали 1 и 9 мая, мы даже ходили не демонстрации. Но в конце учебного года нас оправили в пионерлагерь под Ленинградом. По желанию, но массово. Мы уехали на три смены. В лагере нам было скучно. Было четыре отряда, один из питерских детей, три — таких детей, как я, из Чернобыльской зоны. Лагерь был в лесу, в поселок ходили купить что-нибудь вкусненькое. Помню, когда приехали, нас всех проверили на радиацию, провели через турникеты. У половины детей забрали одежду — зашкаливали дозиметры.
Осенью, едва мы вернулись из Ленинграда, нам предложили ехать в Туапсе во всероссийский лагерь «Орленок». Он и сейчас, наверное, есть. Здесь было интереснее, лагерь большой. Дети были и из Хойников, Брагина. Наш город занимал дружину «Штормовая», и все у нас было на морскую тематику, и названия, и элементы в одежде. У нас была и единая одежда, вплоть до белья. Мы думали, это только у нас, «чернобыльских», но оказалось, что у всех. Дружины были разные, например, «Лесная» — там была другая тематика. Мы там и учились, мы привезли оттуда оценки.
Домой приехали только на Новый год. В дальнейшем таких массовых поездок не было. Но оздоравливаться на лето выезжали.
Родителям платили чернобыльские деньги, давали карточки на продукты, но я всех этих нюансов не помню, была ребенком. Мы прожили четыре года в Ветке, родители все время понимали, что нужно оттуда уезжать, хотя там была двухкомнатная квартира, построен гараж, был участок земли, который обрабатывали. Родители только-только там обжились, и бросить все было сложно…
Мама моя тоже учитель музыки, всю жизнь проработала в музыкальной школе, а папа работал в сельском хозяйстве, в агропроме в исполкоме. Когда произошел Чернобыль, он курировал вывоз скота из 30-километровой зоны.
В 90-м году я закончила школу, и мы уехали в Березу. Наш район в дальнейшем подлежал отселению, но люди пока уезжали сами. Мы готовились к отъезду давно, в Ветке квартиру отдали, не продали ничего… Там у нас не было родни. Родители приехали по распределению. И, наверное, это была судьба моей семьи, оказаться так близко к Чернобыльской аварии: мама окончила музучилище Соколовского в Гомеле, и ее отправляли по распределению в Ветку, а папу — в Краснополье Могилевской области, это тоже Чернобыльская зона. Получается, возле аварии мы бы оказались в любом случае.
Подготовила Ольга ЦЫБУЛЬКО.
