Есть люди, жизнь которых легка, размеренна, безоблачна и ровна, а есть такие, чья жизненная полоса делится на «до» и «после»… И очень печально, когда это «до» ни на минуту не отпускает, держа твою память в своих цепких лапах. Такова жизнь людей, прошедших войну с ее голодом, холодом, болью, лишениями и потерями. Война не выбирала людей по возрасту, профессии… В ее жернова попадали все: мужчины, идущие на фронт, дети, женщины, старики…

Судьба распорядилась так, что свой черный след война оставила и в жизнях Софьи Игнатьевны и Николая Михайловича Еворовских.

Есть люди, жизнь которых легка, размеренна, безоблачна и ровна, а есть такие, чья жизненная полоса делится на «до» и «после»… И очень печально, когда это «до» ни на минуту не отпускает, держа твою память в своих цепких лапах. Такова жизнь людей, прошедших войну с ее голодом, холодом, болью, лишениями и потерями. Война не выбирала людей по возрасту, профессии… В ее жернова попадали все: мужчины, идущие на фронт, дети, женщины, старики…

Судьба распорядилась так, что свой черный след война оставила и в жизнях Софьи Игнатьевны и Николая Михайловича Еворовских.

СОФЬЯ ИГНАТЬЕВНА. ПОД ЧЕРНЫМ КРЫЛОМ ВОЙНЫ

Софья Игнатьевна Еворовская, в девичестве — Кривоносова, родилась в 1929 году в Самохваловичском сельсовете Минского района. Довоенное детство было кочевым: семья вслед за главой семейства переезжала с места на место, к следующему пункту его  назначения. Одним из таких пунктов в маршруте «путешествий» семьи Кривоносовых стал поселок Осинторф в Дубровенском районе Витебской области, где располагалось торфопредприятие «Осинторф», основанное в 1918 году.

— Оттуда и началась, можно сказать, моя сознательная жизнь, — вспоминает Софья Игнатьевна. —  Жили вчетвером: мама, папа, я и сестра Валя, которая младше меня на год. Отец работал на заводе в отделе снабжения. Здесь нас и застала война… Папу забрали на фронт, а мы остались. Жили кое-как, правильнее сказать, выживали. Работали на немцев: ходили на торфяные поля. Это теперь все механизировано, а раньше кусковой торф добывали вручную.  И вот мы, дети, наравне со взрослыми, должны были ежедневно ходить на тяжелую работу, за которую нам даже куска хлеба не давали. А уйти и бросить нельзя, да и какое там бросить: голову поднять боишься, потому как сзади стоит немец с собакой, попробуй встань. Кровь по пальцам сочится, плачешь, а все равно работаешь.

Немцы были везде. Помню, идем мы с работы, а у меня на голове темно-бордовый платочек был повязан, и вот он сбился вниз, повис на узлах, а тут немец сзади подходит с переводчицей, – девчонкой  нашей, из десятого класса, — хватает меня за платок и кричит: «Дэ партызан?» А я ему: «Дядечка миленький, я не знаю». Приказали мне назавтра в комендатуру явиться. И вот мы с мамой пошли, но ее не пустили. Я вхожу в кабинет, а немец давай бить меня плетью по ногам… Кричу, как резаная, от боли, а он все бьет и бьет. Когда отпустили, я, не разбирая дороги, помчалась в чисто поле, меня мама только спустя какое-то время там нашла.

Очень часто немцы сгоняли все население поселка в определенное место. Там на столбе вешали веревку и прилюдно казнили партизан. Да еще мучили. Возьмут специально веревку тонкую, она оборвется, и все начинается сначала. И так не один раз.

В бараке, в котором мы жили, располагалась и немецкая комендатура. Как-то раз иду я домой, а немцы водку у себя пьют. Позвали меня, держат и спирт в горло льют… Не помню, как я домой дошла. Мама думала, что сгорю. А я вот выжила.

Голодали страшно. Есть совсем нечего было, особенно после того, как распродали последнее из того, что можно было продать или обменять в деревне на соль, картошку, что-то еще. Бывало, немцы заставляли нас зерно просеивать. И вот я, идя на работу, надену огромные папины сапоги и когда зерно сею, стараюсь себе в сапоги, насыпать. И когда почувствую, что они полные, делаю вид, что мне в туалет надо. А сама иду, еле ноги переставляя, к сараю. Высыпаю и боюсь, чтобы немцы не увидели.

Так мы и жили. В скором времени нас погнали в беженцы. Дождь, слякоть, холод – неважно. В день проходили километров по пятнадцать.   Шли семьями: женщины с детьми, старики. Детей было очень много. В каждой семье – по пять-шесть. Малышей на руках несли, а те, кто постарше, шли сами, держась за материнскую юбку. Многие женщины отставали: детишки падали от усталости. Но с отстающими не церемонились: расстреливали на месте. И вот пригнали нас в деревню очередную, а люди нам и говорят: «Бежать вам надо, потому что детей и стариков могут отправить в концентрационные лагеря». Так началась история нашего побега от немцев. Шли от деревни к деревне. Спали где придется: то на току, то в бане, то просто на сырой земле. А еще верно говорят, что в дороге и иголка тяжела. Нести что-то приходилось всем. Мама несла наш нехитрый скарб: чугунок, сковородку, чтобы его накрыть, ложку и немного зерна, сестра Валя —  ватное одеяло, а я — кое-какие вещи. Как сейчас  помню: папа привез две пары туфель, черные и красные, такие красивые… Так вот решили, чтобы было легче идти, одну пару выбросить. Выбросили. Только никто не смотрел, что и как. Оказалось, что бросили один туфель черный, один красный, а непарные еще несли. Потом уже, когда добрались до следующей деревни, выбросили и эти.

Марина  МИХАЙЛОВСКАЯ.

НА СНИМКЕ: счастливая семья.

Фото из архива семьи Еворовских.

Подробную информацию читайте в номере 275-276  от 28.11.2012 г.