Деревня в Жодинском
сельсовете, в четырех километрах от железнодорожной станции Жодино по линии
Минск-Орша. Согласно переписи 1897 года фольварк при реке Плиса в Смолевичской
волости Борисовского уезда, который насчитывал один двор и двадцать четыре
жителя. В начале XX века застенок, шесть дворов и пятьдесят два жителя. Перед
Октябрьской революцией это была уже деревня с тридцатью шестью дворами, которых
проживало двести сорок шесть сельчан. После 1917 года в деревне открылся пункт
по ликвидации неграмотности среди взрослых и трудовая школа 1-й ступени. В
начале тридцатых годов в Яловице был создан колхоз, работала кузница. Согласно
сведениям, имеющимся в Национальном архиве Республики Беларусь, до Великой
Отечественной войны в деревне было тридцать пять домов, в которых проживало сто
пятьдесят два человека. После сожжения деревни в 1943 году хат почти не
осталось. Но осталась горькая память, которая мучает до сих пор и не дает
забыть тот ужас и страдания.

 

 

 

Деревня в Жодинском сельсовете, в четырех километрах от железнодорожной станции Жодино по линии Минск-Орша. Согласно переписи 1897 года фольварк при реке Плиса в Смолевичской волости Борисовского уезда, который насчитывал один двор и двадцать четыре жителя. В начале XX века застенок, шесть дворов и пятьдесят два жителя. Перед Октябрьской революцией это была уже деревня с тридцатью шестью дворами, которых проживало двести сорок шесть сельчан. После 1917 года в деревне открылся пункт по ликвидации неграмотности среди взрослых и трудовая школа 1-й ступени. В начале тридцатых годов в Яловице был создан колхоз, работала кузница. Согласно сведениям, имеющимся в Национальном архиве Республики Беларусь, до Великой Отечественной войны в деревне было тридцать пять домов, в которых проживало сто пятьдесят два человека. После сожжения деревни в 1943 году хат почти не осталось. Но осталась горькая память, которая мучает до сих пор и не дает забыть тот ужас и страдания.

Из воспоминаний Николая Ивановича Мостовского (1930 года рождения, жителя города Жодино):

«До Великой Отечественной наша Яловица, где я родился, была очень хорошая деревня. Перед самой войной всем семьям дали зерно, картошку. У моих родителей было семеро детей – Александр, Татьяна, Нина, Валентина, Иван, я и Петр. Петька родился в июне сорок первого. Мой брат Иван работал трактористом. В деревне стояла своя школа. Я четыре класса успел закончить. Тихо мирно жили.

В начале войны сначала самолеты над селом в небе появились, а затем и сами немцы приехали. Некоторые, я помню, в руках карты держали, на которых наши населенные пункты были отмечены. Немцы еще не могли правильно выговорить их название, коверкали по-своему. Сначала нас не грабили. Я помню, как к одному мужчине в огород фашисты полезли за клубникой, лето же стояло. Насобирали ягод, а потом этому мужику желтенький рубль с изображением Ленина дали. Но тогда эти деньги уже вес не имели. А потом фрицы приказали старосте, которого сами в деревне назначили, чтобы он по хатам прошел и собрал яиц. Староста взял корзинку и пошел. Позже немцы отобрали лучших коней у людей и уехали. И после этого наши деревенские мужчины стали раздавать колхозный скот, чтобы он врагу не достался. Делить старались справедливо. У кого не было коровы, давали корову. Раздали и овец, и телочек, и коров, и лошадей. А в Яловице тогда больше сорока хат стояло. Некоторых животных сразу резали. Если семья большая, то и мяса давали больше. А когда немцы вернулись, им сказали, что все уже забрали, а скотину прятали, как могли. Фашисты хозяевами себя считать стали, да и хотели, видимо, людей задобрить. Начали колхозную землю сельчанам раздавать. У кого большие семьи, то выделяли семь гектаров – полный надел. А если поменьше, то половину надела – три с половиной. Лошадей не хватало, обрабатывать было нечем. У партизан тогда мы меняли коней на соль, временно, конечно, потом назад возвращали животных. Сеять тоже было нечем, немцы дали первый год по пуду овса и все. Я еще запомнил, как партизаны моему папе немецкие марки давали, чтобы он им соль покупал. Где они деньги те брали, я не знаю, но много их было, пачки по двести марок.

Немцы, когда пришли в Яловицу, хотели в нашей школе свою комендатуру основать. А партизаны не могли этого допустить. Предупредили учителей, чтобы те не сопротивлялись, и подожгли здание. Только двери проволокой связали, чтобы никто не смог развязать. Так нужно было, ведь не известно что было бы, если бы фашисты постоянно находились в деревне. Я через окно своего дома видел, как школа горела.

Недалеко от нас находилась небольшая деревушка Сухая Грязь. Там немецкий гарнизон стоял, куда перевезли школу из деревни Барсуки. Нас, пацанов, отправляли в Сухую Грязь, чтобы мы немцам дрова резали. За это фрицы пропуск выписывали, по которому можно было в Борисов ездить за солью и немецкими войлочными бурками. А перед деревней Стайки стоял немецкий пост. Мы фашистам яиц дадим, они нас и пропустят. А вот от полицаев сложнее было откупиться, даже самогон им возили. У нас полицай один был, Богданчиком его звали. Где-то в Смолевичах он служил начальником полиции. Однажды его партизаны схватили, а сельчане стали просить, чтобы его отпустили. Все боялись, что за убийство полицая немцы станут мстить. Так его и отпустили. Больше он у нас и не появлялся. Папа мой помогал партизанам, шапки им шил. Нашивал красные ленточки.

Около Яловицы есть кладбище и возвышенность, а около нее дорога проходит. И вот однажды там появились немцы в белых маскировочных халатах. Холод стоял, зима еще была. Кто помоложе был, стал убегать в лес, а фрицы пошли в окружение. Людей остановили и пригнали обратно в село. Кто-то донес фашистам, что есть в Яловице партизанские семьи. Знаю, что к нам до войны еще приехали семьи Капшай и Бобровых, кажется, так их фамилии. Так вот на них и указали. И фашисты как пришли в Яловицу, сразу стали по своему списку партизан искать. Пошли к нашему соседу Антону Ляшкевичу в дом, тот тоже связь имел с партизанами. А Антон убежал в сторону деревни Трубенок. В итоге фрицы никого из партизан не нашли. Тогда стали поджигать их дома, а после и всю деревню. Когда загорелся наш дом, мы спрятались в стоге сена, который недалеко стоял. Но когда фашисты отходить стали, один из них подошел к стогу и зажег его. Вместе с нашей деревней и Поддубье жгли. Потом стали коров забирать и гнать в сторону деревни Шеметовка. А у нас в это время коровка отелилась, теленка маленького на улицу вынесли. Хотели и нашу корову забрать, а она все к теленку уходила. Тогда немцы корову и бросили. Вот так наша кормилица и осталась с нами. В нашем дворе землянка-баня стояла. Папа там убежище сделал, спрятал в нем однажды моих сестер и соседку, а потом и сам успел заскочить. А тех, кто не успел укрыться, собрали около кладбища. Помню, в деревне дедушка Дрозд жил, ему тогда лет девяносто было. Он с нами шел, зацепился и упал. Все испугались, что его немцы убьют, но странно, что не тронули. Я тоже среди этих людей возле кладбища оказался. Сначала мы подумали, что расстреливать нас будут, раз к могилкам привели. Оказалось, что погнали всех в жодинский лагерь. А в Жодино, за железнодорожным вокзалом, стоял большой барак, не знаю, что там до этого было. Вокруг барака — колючая проволока. Загнали нас туда. Еды никакой не было, а кушать хочется. Детки маленькие стали плакать. А в дверях барака дырка была, через которую часовые бросали нам снег. Сам барак был изнутри обшит какой-то фанерой. И вот взрослые драли эту фанеру, поджигали и топили в кружках снег, чтобы хоть попить можно было дать детям. Старостой в Жодино был мужчина, Шатравко, кажется, его звали, который нам помогал, даже еду у местных людей брал и приносил нам. Потом пошли слухи, что молодежь погонят в Германию. Днем людям разрешалось выходить из барака, мы по двору ходили. Иногда кто-то умудрялся раздвинуть проволоку и убежать. Бежали на магистраль, в сторону деревни Барсуки. Тогда немцы объявили, что у кого в семье будут беглецы, тех расстреляют. Двоих девочек, Нину Подобед и Тамару Манцевич из Яловицы, угнали в Германию, но они после смогли вернуться. А всех остальных людей выгнали на дорогу и отправили домой. Ну, а в Яловице где-то шесть хат после сожжения осталось. По несколько семей в одном доме ютились, варили еду по очереди, спали на полу на соломе. Папа мой из обгоревших бревен земляночку стал строить.

У нас многие деревенские мужчины в партизанах и на фронте воевали. Я ходил вместе с братом Иваном и папой к железной дороге. Партизанам нужны были сведения о том, сколько поездов идет на фронт и с фронта. А как их запомнить? Вот мне и сказали делать на двух деревьях зарубки топориком. Так и считал, сидя целый день в лесу. И вот однажды папа с Иваном шли на задание, когда в деревню прибыли полицаи. Стали стрелять по папе и брату, а те побежали к лесу. Ивану пуля попала в шею, он сразу погиб. А ему в то время только двадцать лет было. Папу полицаи забрали в Судобовку. Его сильно избили, пытались узнать про партизан, только ничего у них не получилось. Я позже взял коня и поехал забирать тело Ивана. Привез и спрятал в землянке, а на следующий день мы его тихонько похоронили. Боялись, чтобы немцы нас самих за Ивана не побили. Папа домой вернулся, только не долго пожил после той бойни. Мама до конца своей жизни так вдовой и оставалась.

После отступления немцев семьям выделили по сорок кубов леса для строительства домов. Но отстраивали хаты сами, кто как мог. Мы с сестрой Ниной ходили лес резать. Тяжело было, иногда взрослые помогали, когда пила заедала в бревне. С провизией тоже плохо было. После войны вообще все голодали, даже вспоминать не хочется. Столько лет прошло, а я помню то время, как будто это было вчера».

Из воспоминаний Веры Владимировны Подобед (1926 года рождения, жительницы деревни):

«В 1932 году в нашей деревне сформировался колхоз «Красный пахарь». Жили довольно неплохо. Моя мама Марфа работала на местной ферме дояркой. Я тоже работать пошла на полевые работы. А летом носила почту. Разнесу, а потом бегу на ферму маме помогать, очень я любила коров доить. Успела до войны шесть классов окончить. Четыре – в Яловицкой школе, у нас четырехлетка была, потом месяца два ходила в Жодино, а после – в Судобовку. Папа служил на финской войне и домой вернулся очень больной, ходить не мог. Ему дали пенсию, так он уже нигде не работал. У меня только младший брат Игорь был, с двадцать девятого года рождения. Вот так и жили. Деревня довольно большая была, больше сорока дворов. Две семьи до войны получали «сталинские тысячи». Это такая премия или помощь была тому, у кого много деток было. Молодежи в Яловице очень много в то время жило.

Когда война началась, немцы как-то очень быстро у нас появились. Утром однажды мы услышали страшный гул самолетов, так низко они летали. А через пару дней и сами фашисты прибыли. Не могу сказать, что они приехали и сразу стали стрелять. Где-то с осени сорок второго звереть начали. Тогда в лесах партизаны появились. Многие молоденькие хлопцы и мужчины ушли воевать. Некоторые вывезли свои семьи в лес, в землянки. В основном, конечно, все в деревне остались. Днем немцы приходили, а ночью партизаны. Нас, молодежь, фрицы заставляли работать в своих гарнизонах. Один стоял напротив Яловицы, а другой около Сухой Грязи. Там убирали, кололи и складывали дрова. Короче, выполняли то, что нам говорили. В деревне нашелся один свой полицай. Я помню, как он один раз заставлял нас из погребов партизанских семей немцам картошку набирать. Хорошо знал, где и кто живет. Только потом тот полицай в Смолевичи перебрался.

В тот день, когда сожгли Яловицу, каратели появились со стороны Поддубья. Там они подожгли один партизанский дом. А к нам из деревни Трубенок прибежал молодой парень и стал кричать, чтобы мы прятались. Кто пошустрее, да помоложе, сразу бросились в сторону леса. Я успела забежать в лес и спрятаться за дубом. А снег еще лежал, местами и выше колена. Я помню даже, когда это было – 22 февраля 1943 года. Тогда еще все говорили в селе: «Вот немцы поздравили с днем Красной Армии». И вот я увидела, что по снегу движется что-то белое по полю от железной дороги. А это немцы в белых маскировочных халатах шли цепью к деревне. Не все люди успели убежать, большинство молодежи фашисты окружили и погнали обратно в деревню, а я одна осталась в этом лесу. Яловицу всю сожгли, может только шесть или семь хат осталось. Отца моего больного убили. Мама его вывела из дома, посадила на скамеечку во дворе. А папа ходить не мог, ноги очень болели. Немец приказал ему идти, а папка же не смог. Вот фашист и выстрелил в него. Это было прямо у нас на глазах. Ой, не могу говорить даже (плачет). Так и остался отец сидеть на этой скамейке. В деревнях Поддубье и Трубенок тоже дома жгли, правда не все, а только партизанские, насколько я помню.

До сорок третьего года в нашей деревне у людей еще коровы были, а свиней уже всех порезали. Мясо и ели, и прятали, кто как мог. Вот как-то немцы стали сгонять всех коров в одно место, еще заставляли нашу молодежь помогать им. Коров забрали, а потом немцы собрали сельчан и угнали в Жодино. Там лагерь находился за колючей проволокой. Вот туда людей наших и поместили. Несколько дней их продержали без еды и без воды. Немцы им шуфлями чистый снег подбрасывали, чтобы его топили и эту водичку пить можно было. А в лагере и детки маленькие находились. Комендантом у немцев был мужчина один, хорошо понимал их язык. Так вот он и выпустил людей, и все однажды вечером пришли домой. Я была в это время у лесника, который жил около леса. Я помню, как прибежал хлопчик и сказал: «Пойдем скорее в деревню, наших отпустили». Вот я и вернулась. Тогда и похоронили отца. У некоторых односельчан были землянки-бани, где они и поселились. Нас пустил к себе родной папин брат, у которого дом уцелел. Людей, к счастью, в домах не сжигали. Правда, когда выпускали из лагеря людей, фашисты забрали и угнали в Германию двух молодых девушек из Яловицы. Слава Богу, что они вернулись живые домой где-то в конце июля сорок четвертого.

Вот после освобождения Беларуси и начали мы потихоньку отстраиваться и разживаться. Тяжко было, словами не передать. Всех молодых мужчин забрали воевать, а в деревне одни старики, бабы да дети остались. Мамка так замуж больше и не вышла. Одна нас с братом растила. Ой, из Яловицы много молоденьких и не женатых хлопчиков погибло в партизанах и на фронте! Я как-то считала и насчитала аж восемнадцать человек. А сколько взрослых мужчин домой не вернулось, уже и забыла. Только войну ту никогда не смогу забыть».

Действительно, тому, кто своими глазами видел все кошмары тех военных лихолетий, не забыть их никогда. Война без спроса и разрешения забирала у людей все самое дорогое: детство, молодость, здоровье, родных и близких. Все свидетели в один голос повторяют: «Нам не нужна война! Деточки, не допустите ее больше! Пусть все люди мирно живут!» И плачут… Иногда просто теряешься, не находишь слов, чтобы выразить им свое сочувствие и понимание. Тем не менее, они рады, что о них не забывают. Принимают, как дорогих гостей, пытаясь угостить конфеткой. Они доверчивые и ранимые, добрые и беззащитные. Некоторые просят прощение за то, что так мало могут рассказать. Хотя достаточно и пятиминутного рассказа, чтобы увидеть в их глазах боль и слезы. И за эти пять минут перед глазами пробегает их жизнь, как будто и жили они только те четыре военных года. Очень хочется, чтобы они, действительно, никогда не повторились. А это уже зависит от новых поколений.

Наталья ЧАСОВИТИНА.

На снимке: Вера Владимировна Подобед.

Фото автора.

Информацию читайте в номере 3 – 6 от 10.01.2015 г.