Деревня в Жодинском сельсовете, в 13 км от железнодорожной станции Жодино на линии Минск – Орша. В письменных источниках известна с начала XX века. В 1909 году урочище в Смолевичской волости Борисовского уезда, где насчитывалось три двора и двадцать шесть жителей. Согласно переписи 1917 года, хутор, в котором было шесть хозяйств и сорок семь жителей. С 1926 года это был застенок, а с 1940 года – деревня, в которой проживало девяносто девять жителей в двадцати двух хозяйствах. До Великой Отечественной Замлынье входило в состав колхоза «Луч Советов». Расширилось за счет хуторов, которые свозили сюда во время проведения коллективизации. Благодаря этому, увеличивалось и население. Особенно много было ребятишек, ведь практически все семьи были многодетные.

Из воспоминаний Любови Ивановны Бутор (Курсевич) (1932 года рождения, жительницы деревни):

«Я родилась на хуторе, который до войны находился почти на том месте, где сейчас стоит новый молочно-товарный комплекс «Рассошное». Там еще один хуторок был, рядом с нами. Так вот, наших соседей раскулачили и выслали в Сибирь. У моих родителей семь деток было. Мама, Анна Александровна, в местном колхозе работала. Папа, Иван Бонифатович, умер в тридцать седьмом году, когда мне исполнилось пять лет. В колхозе техники не было, а тут трактор пригнали. Папе сказали дежурить, чтобы его не украли. А холодно очень было, и папа подхватил двухстороннее воспаление легких. Какие в то время доктора были? Через два дня его не стало. В этом же году от коклюша умерли мои сестрички, которым было пять и семь лет. А потом младший трехлетний братик Гена умер от воспаления легких. Мама с утра до ночи плакала, ведь за три месяца похоронила троих деток и мужа. Моя сестра Оля была старше на шесть лет за меня. Я помню, как она говорила: «Мамка, не плачь. Я буду помогать тебе дрова возить, только не плачь». А однажды Оля пасла корову и быка около леса. Ее укусила змея. Животные пришли домой, а Оля нет. Мама побежала сестричку искать, и нашла с распухшей ногой. Отвезли на поезде ее в Минск, там Оля и умерла. Не было возможности привезти на родину и похоронить, вот и похоронили в Минске, а где, я даже не знаю. В нашем колхозе был очень хороший председатель. Пошел нам навстречу, дал людей, и нам бесплатно перевезли дом с хутора в Замлынье. Вот так мы и войну встретили (плачет). Старшая сестра замуж вышла и уехала в другую деревню. Рядом с мамой остались я и брат Костя с тридцатого года рождения.

Одно время по нашим хатам квартировали партизаны. В нашем доме семь человек находилось, они ходили в Жодино на боевые задания. Подрывали железную дорогу, кажется. Мама им еду готовила. Однажды из Жодино партизаны привели корову. А меня и Костю отвез на болото сосед. Болото находилось там, где сейчас идут разработки. Там когда-то речка была, так вот, на другой берег нас и переправили. Вместе со своими детьми сосед посадил меня с братом под корни вывернутой елки, обложив какими-то ветками. Я помню, что мы там не одни находились, были и другие семьи и дети. Сосед вернулся в Замлынье, его попросили партизаны помочь зарезать корову, а мама должна была приготовить им еду. И только животному разрезали живот, как в деревню со стороны Острова немцы нагрянули на танках. Все стали убегать в лес. Появился и сосед с окровавленными руками, которые даже вытереть не успел. Мы даже подумали, что его ранило. А потом появилась мама, вся мокрая по пояс, ведь пришлось реку переходить. Фашисты сначала стреляли по деревне, а позже и подожгли. Тогда девочка, по фамилии Прашко, погибла, а она моя ровесница была. Еще одна дивчина, которая в партизанах была, стала убегать, а ее на окраине деревни, около сосны, убили тоже. Да погибли и другие люди, многим досталось тогда. У нас в начале деревни жил мужчина, Эдик его звали. Люди, которые сидели в лесу, попросили его залезть на высокую березу, чтобы посмотреть на то, что происходит в Замлынье. Он залез и говорит: «Вся деревня горит, все дома». (плачет) Вечером мы пошли на пепелище посмотреть, что там осталось. А что там смотреть? Одни печные комины. На заборах, которые смогли уцелеть, куры черные сидели, да петухи. А немцы, видимо, знали, что люди будут в деревню возвращаться, так еще начали стрелять из ПТР. Я точно не помню уже дату, когда это было, только помню, что осенью, кажется.

Чуть позже мама выкопала нам маленькую земляночку. Как раз на этом самом месте, где мы с вами сейчас сидим. В землянке сложили небольшую печку и проделали малюсенькое окошечко, чтобы свет пробивался. Как-то налетели «рамы», мы так немецкие самолеты называли, и стали нас бомбить. Некоторые землянки разрушили. Мама схватила меня за руку, вытащила на улицу и сказала, чтобы я бежала в кусты и там ее ждала. Костик спрятался под печку, и маме пришлось за ним вернуться. Я осталась одна. Вдруг услышала в кустах чей-то разговор, да и пошла на этот голос. Думала, что это деревенские, а там немцы. Один из них взял меня за воротник и стал кричать: «Альт! Альт!» Потом потащил к лесу. Немного прошли и схватили еще дедушку Жакевича из Замлынья, а за ним и молодого партизана. Мне страшно было, не передать словами. Немного успокаивало то, что я деда этого знала и все время к нему прижималась. Нас троих вывели на окраину деревни к перекрестку и поставили на колени. Мама ко мне подойти не смогла, ведь с ней еще и Костик находился рядом. Тот молоденький партизан стоял на коленках на другой стороне дороги, напротив нас. Я хорошо запомнила его рыжеватые волосы. Били его очень сильно прямо у нас на глазах. Все пытались узнать, где находятся остальные партизаны. Он ничего не сказал. А это весна была, половодье началось. На мне из обуви - резиновые галоши, подвязанные веревочкой. Замерзла я и намокла очень, всю трясло от холода. Запомнила, как нас потом повели по полю, где озимая рожь росла. В начале деревни Рассошное кто-то успел новый дом срубить. Так немцы из забора доски повыбивали и разожгли костер, чтобы согреться. Нас подвели к тому костру. Правда, один немец дал мне маленький кусочек хлеба с маргарином и закричал, чтобы я бежала домой. Я забежала на пригорок в Замлынье и услышала чей-то стон. Зашла во двор и увидела, что лицом вниз лежит какой-то партизан. Командир, наверное, как мне показалось. На нем хромовые сапоги были. Я стала над ним и смотрю, а мама моя это увидела и кричит: «Люба, быстрее сюда беги!» Оказывается, со стороны Рассошного шли немецкие танки. Я успела добежать до мамы и заскочить в нашу землянку. Своих кур, а их две уцелело, и петуха мы прятали, закапывая в ямку. Так вот, через окошко землянки увидели, что один фриц схватил петуха, который выскочил на улицу, забрал его и ушел. А партизана того расстреляли. Местные жители похоронили его на перекрестке перед деревней Остров. Там еще крест потом поставили. А после войны приехали незнакомые люди, останки забрали и увезли куда-то перезахоронить.

После войны брат Костя, которому тогда было только шестнадцать лет, практически сам сложил нам дом на том же месте, где когда-то он стоял. Я до сих пор в нем живу, только пристройки новые появились. Мама до самой своей смерти, а умерла она в 1961 году, жила вместе со мной. Настрадалась за жизнь, бедная. Да что мы все видели? Не знаю, как пережить войну смогли, даже не верится, что это все было со мной».

Из воспоминаний Анны Степановны Кременевской (1926 года рождения, жительницы деревни):

«Я родилась в соседней деревне Остров. Родители работали в колхозе «Луч Советов». В нашей семье было три мальчика и две девочки, а я самая младшая. Моя мама два раза замуж выходила. Трое старших деток – от первого брака, а я и еще один брат – от второго. Вот когда она во второй раз замуж вышла, то переехала с семьей жить в Замлынье. И было это еще до войны. В школу я ходила в деревню Остров, успела закончить семь классов. В школе научилась играть на балалайке. Да и после войны на ней играла, даже на праздниках деревенских. А соседка Клава – на гармошке.

Как-то в Замлынье приехали партизаны, их было очень много. А на следующий день я погнала в поле коров. Пасла их недалеко от деревни. Села на пригорке на траву и стала играть на балалайке. Вдруг вижу, со стороны Острова идут два танка. Сначала я подумала, что они советские, ведь знала, что партизаны в деревне были. Но когда танки приблизились, то увидела немецкие кресты. А они подъехали к повороту на деревню и сразу начали стрелять. В деревне все стали разбегаться кто куда. Испугалась я очень, перестала играть, бросила коров и побежала в кусты к речке, держа в руке свою балалаечку. А туда все замлынцы бегут! Во время того обстрела погибло много людей, в том числе и партизан. Девочка деревенская погибла, было много раненых. Олю Синякову ранило в ногу. Кто-то рассказал немцам о партизанах, поэтому они так неожиданно и появились. А потом, когда фашисты увидели, что все люди спрятались, они решили сжечь деревню. Пришли уже с факелами и стали поджигать дома. У нас были спрятаны бочки с салом, а жили мы около самого леса. Папа успел эти бочки выкатить и перепрятать. А возле дома стоял «азярод» (бел.) и жито на нем было не обмолочено еще. Почему-то немцы его не подожгли. Так вот, дом сгорел, а зерно осталось. Так нам хоть какая-то еда досталась. Я не могу точно сейчас сказать, когда Замлынье сожгли. Но не в начале войны, точно. Тогда сожгли еще Рассошное и Остров. А еще немцы забирали молодежь и работоспособных людей и угоняли в Германию. Я тоже попала туда. Мне лет семнадцать было, наверное. Больше года находилась в лагере для военнопленных в городе Гамбурге. Нас гоняли на работу на заводы. Пробыла там до конца войны, пока нас не освободили американцы. Правда, это освобождение мне чуть жизни не стоило. Дело в том, что бараки, в которых мы находились, были предназначены для немецких летчиков. Вокруг того лагеря - ограждение. А летчиков оттуда увели и поселили нас. Американцы этого не знали и стали с самолетов бомбить лагерь. Очень много людей тогда погибло. Все разбегались в разные стороны. Мы с двоюродной сестрой, держась за руки, побежали по улице Гамбурга. Здания рушились, и одно из них накрыло нас. Меня откопала подруга, только голова моя из развалин торчала, а я сознание потеряла. Вытащили меня из этих развалин, а у меня ранение в колено, как оказалось. В Гамбурге было очень много каналов. Так вот, меня положили на берегу одного из них. А немецкие врачи стали собирать раненых жителей города, вот и я случайно попала в немецкую городскую больницу. Мне там операцию сделали. А через несколько дней один врач сказал, что я должна уйти, так как он обязан заявить о том, что в больнице находится русская пленная. Так что вот так я жива осталась, а позже и домой добралась. А колено мое до сих пор дает о себе знать, всю жизнь с ним промучилась.

Мой самый старший брат Иван погиб в партизанах. Еще один брат Александр тоже партизанил в отряде «Смерть фашизму». Был ранен в позвоночник, и его на самолете отправили в Москву. Мы долго не знали, жив ли он вообще. Правда, в Москве его на ноги поставили. Вот так и жили, восстанавливали дома кто как мог. Тяжело теперь вспоминать это».

После беседы с Анной Степановной, ее дочь, Тамара Викторовна, с радостью и гордостью принесла мамины медали - медаль материнства II степени (пятеро детей), медаль «Ветеран труда» и несколько юбилейных медалей в честь освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков. На мой взгляд, нету такой медали, которой можно было бы наградить не только Анну Степановну, Любовь Ивановну, но и всех тех, кто пережил ту войну, кто прошел через все круги ее ада. Всех тех, кто не сломался, кто смог противостоять всем жизненным преградам, восстанавливать разрушенную страну, вырастить и воспитать детей, внуков. Тех, кому мы должны сказать спасибо, и у кого должны попросить прощения за то, что, может быть, слишком мало дарим им заботы и внимания.

 

Наталья ЧАСОВИТИНА.

На фото: Любовь Ивановна Бутор.

Фото автора.

Информацию читайте в номере 263 – 264 от 05.11.2014 г.