Деревня в Курганском сельсовете в двадцати шести километрах от железнодорожной станции Смолевичи на линии Минск – Орша. Согласно переписи 1897 года, деревня в Верхменской волости Игуменского уезда, где было восемьдесят два двора, четыреста двадцать семь жителей, действовали православная церковь и хлебозаготовительный магазин. Рядом с деревней находилась околица Кленник-Низ, имевшая шесть дворов и шестьдесят семь жителей. В 1907 году в деревне было открыто народное училище, в котором училось сорок четыре мальчика и четырнадцать девочек, а после Октябрьской революции училище было преобразовано в трудовую школу I-й степени. С 1924 года Кленник являлся центром сельсовета, а в начале тридцатых годов здесь был организован колхоз «Полымя», работали столярная мастерская и кузница. В 1931 году открыта семилетняя школа. По тем временам – это была перспективная и развивающаяся деревня, где накануне Великой Отечественной войны проживало около одной тысячи жителей.

Для моего поколения Великая Отечественная война - это уже история. Но пока еще рядом с нами многие ее герои, ветераны, участники, свидетели, которые знают все ее ужасы не по кинофильмам, книгам и рассказам, мы стремимся осмыслить, понять, представить. Хотя такое представить, а особенно до конца прочувствовать, очень сложно.

 

Из воспоминаний Василия Семеновича Кленицкого (1928 года рождения, жителя деревни Миколаевичи):

«Я родился в деревне Кленник в многодетной семье, где было четверо сыновей и одна дочь. С нами еще жила бабушка. Отец пришел с русско-финской войны в тридцать девятом году с ранением в горло и в марте сорок первого умер. Мать осталась одна с пятью детьми. Я до войны успел окончить шесть классов в школе, которая в деревне нашей находилась. Жили скромно, горевали и голодали очень сильно. Маме тяжело было, что говорить. Потом пришли немцы… Ой, кто же знал, что эта война так затянется и столько вытерпеть людям придется!

Где-то на пятый или шестой день войны в деревню приехала немецкая танкетка, а на ней сидели четыре фрица. Они подъехали к сельскому магазину, взломали дверь и стали выносить какие-то продукты. Затем погрузили их на танкетку и уехали. Вели себя в деревне как хозяева. Такие они довольные и холеные, с закатанными рукавами, в начищенных сапогах. Я тогда впервые увидел фрицев.

Однажды они согнали всех жителей в здание Кленникской школы. Я смог как-то убежать домой за едой и стал свидетелем страшной картины. Был у нас сосед Иосиф Иванович Деркач. Он побоялся, что фашисты его семью угонят в Германию, и повесил на своем доме табличку с надписью «Тиф». А немцы очень этой болезни боялись. Но, из-за этого, а может и узнали, что он обманул их, в его же доме Иосифа вместе с женой, детьми и тещей и сожгли. Смотреть на то, как горят в доме эти люди, было страшно, даже словами не передать. А потом Иосиф лежал обгоревший, правда, только до пояса, а все остальные его родственники обугленные были полностью. Я не могу этого забыть.

Потом немцы погнали всех людей в Смолевичи для высылки в Германию. Среди них и я оказался. Хотя и партизан было много в нашей местности, но они не смогли этому помешать. В Смолевичах мы ночевали, а потом, я не знаю почему, вдруг отпустили нас всех домой. Наверное, Господь спас.

За время оккупации в Кленнике много мирных и невинных людей пострадало от карателей. У одной женщины, Брони Муравской, расстреляли маленькую девочку в доме. Просто так пришли и убили. Понимаете? Просто так! (долгая пауза)

Партизаны «Разгрома», которые находились в наших лесах, ходили на задания в Колодищи. Где-то возле деревни Потичево у них была стоянка. Как-то двоих человек отправили в нашу деревню за едой. И вот пришли они в семью, где было пятеро деток. Стали просить хозяина помочь собрать для партизан провизию у жителей. Мужчина отдал молодую телку им. На следующий день из Смолевичей приехали полицаи, расстреляли и сожгли в доме всю семью. Как они узнали, мы понятия не имели. Скорее всего, нашелся предатель, который выдал их. В деревне долго не знали о причине их гибели, пока случайно, в каком-то доме в шкафу, не нашли тетрадку с записями одного партизана, описавшего эту историю. Живым из той семьи остался только самый старший сын, еще до войны уехал в Россию. Вот он потом в Кленнике и поставил памятник своим родным на местном кладбище. В нашей деревне дома выборочно горели, а вот на околице Кленник-Низ ни одной хатки не осталось. Ай, детка, я не знаю, нужны ли эти рассказы кому-нибудь. Страшно и вспоминать, и говорить, думать о таком. Вон как сейчас красиво! Хочется, чтобы дети и внуки спокойно жили».

 

Из воспоминаний Александра Викентьевича Кленицкого (1933 года рождения, жителя деревни Курганы):

«Я родился на хуторе Тунички. От деревни Кленник отходит дорога в сторону к месту, где когда-то маячок стоял. Вот чуть не доходя до него, хутор наш находился. Недалеко от него был хутор Юрочки, а дальше – хутор Петрички. Дом моих родителей самый крайний стоял. Вместе с родителями нас в семье было девять человек – папа, мама, Миша, Женя, Лариса, Соня, я, Коля и Галя. Младшая сестричка перед самой войной родилась. Мама детей растила, работала, как и все, на земле. А потом трудилась в яслях заведующей, поваром. Какие тогда ясли были, но тем не менее. Забрали дом у крестьянина, которого раскулачили, перенесли в другое место, вот и приспособили под ясельки. В этой же хатке и контора колхозная находилась. Так вот, эти три хутора самые первые вошли в состав созданного во время коллективизации колхоза, а папа мой, Викентий Павлович, стал его председателем и был им где-то до конца тридцать девятого года. Чуть позже к колхозу присоединилась и деревня Кленник-Низ. Мой старший брат Михаил работал в Кленнике начальником почты. В сороковом году Мишу забрали в армию. Он всю Отечественную прошел и вернулся домой с наградами, только умер уже. Брат Женя еще перед войной учился в железнодорожном училище, оттуда его забрали на фронт, и он погиб в Польше. Пусть и ребенком я был тогда, но очень многое сохранилось в памяти, а что-то знаю по рассказам взрослых. На начало сорокового, кажется, в колхозе перевыборы назначили. И папу избрали уже председателем сельсовета в Кленнике, а колхоз возглавил Мурашко, только имя его я забыл. Я первый класс перед войной закончил. Моя старшая сестра Софья учительницей сначала в Емельяновской, а потом в нашей школе работала.

Воскресный день 22 июня я помню хорошо. По радио мы и узнали о войне. Папа с мужчинами стали уничтожать и сжигать какие-то книги и документы в конторе. Что-то и дома сжигали в печи, а некоторые книги положили в ящики и закопали. Я потом их искал, но так и не нашел. Жаль, там хорошая литература была, полезная. В начале войны через деревню отступали солдаты Красной Армии. Некоторые в селе переодевались в гражданскую одежду, которую брали у людей, ведь опасно было ходить в военной форме. Очень много оружия после них оставалось, его просто бросали. Папа собирал патроны, винтовки и полуавтоматы и закапывал. Немцы быстро пришли. Софье при новом режиме приказали учительствовать. Даже портрет Гитлера в классе повесили, а только никто не захотел учиться в такой школе, дети просто не пошли туда больше. Папу оставили председателем сельсовета, он беспартийный был. Хотел отказаться, забрать нас и уйти. Как-то вечерком к нам в дом пришел один приписник, назвался Орловым. Он сказал, что в деревенской округе мужчины хотят организовать партизанский отряд, и попросил, чтобы отец остался в сельсовете, так как им может понадобиться его помощь. Опасно было, конечно, но папа согласился. Вместе с председателем колхоза Баркуном ездил в Смолевичи, доставал для партизан оружие со склада. В Шипянах фашисты поставили свой гарнизон. Я помню, как к отцу приходили Франц и Герике, даже имена в памяти остались, да и внешний вид их помню еще. Они то на мотоциклах, то на повозках из Шипян к нам приезжали. Папиросы немецкие отец по дому прятал, потом в лес партизанам передавал. А иногда они сами по ночам приходили. Так и жили мы «между двух огней», как говорится. Потом отец, ветеринарный врач колхоза и кленникский лесничий стали вместе держать связь с партизанами. О том, что лесник входил в группу «Абвер» (немецкая разведка и контрразведка) все узнали позже, когда обнаружили одни документы. Его партизаны выследили, когда он в комендатуру бегал. Женька Дербан хотел его прирезать, да только поранил. Лесник сбежал, потом попал в Борисовскую комендатуру и там назвал фамилии всех партизанских связных и их семьи, конечно. Это было в первой половине лета сорок второго года. Через Смолевичи об этом передали папе. Он утром вбежал в дом и сказал, чтобы мы собирались все и уходили в Юрков лес, а сам зачем-то побежал в Потичево. Мама нас собрала и стала уводить из деревни. Дома осталась Сонька и Лариса. Почему они не ушли, я не понимаю. Налетели полицаи. Лариса в конопле успела спрятаться, но схватили Соню. Завезли ее в Смолевичи, несколько дней продержали, может быть и пытали, а потом на еврейской горочке расстреляли. А мы с мамой попали в летний семейный «разгромовский» партизанский лагерь. Вместо землянок навесы строили. Помню, что однажды шпиона поймали, у которого на бумаге были нанесены места дислокации отрядов Дербана, Сосункевича и других партизан, и расстреляли. Командиром одного из отрядов был Толя Авласович, родом из нашего хутора. Там много знакомых находилось, в том лагере.

Шестого ноября вечером с лагере все готовились к встрече праздника Октябрьской революции. Жили уже в землянках. А тут ночью пришло очень много партизан из отряда Блинова, некоторые даже в нижнем белье были. Сказали, что немцы сняли часовых, и им пришлось отступить. Потом началась облава, и нам, вместе с партизанами, пришлось уходить к болоту в сторону Жодино. С мамой и папой шли Лариса, Коля, я и Галя. Самую маленькую, а ей годика четыре было, мама на руках несла. Взяли с собой кое-какие продукты, что было. А утром снег обильный выпал, вода потянулась льдом, правда, он легко ломался. Над нами покружился немецкий самолет, а потом сбросил снаряд. Я помню, что мы шли по болоту по пояс в ледяной воде. Взрослые говорили, что мы идем на островок Тютютина, а почему он так назывался, я не знаю. В итоге нашли мы место, где разожгли костер, чтобы обсушиться и погреться. Утром нас опять немецкий самолет обнаружил. Летал так низко, что можно было рассмотреть лица двух летчиков. Партизаны, которые шли с нами, разделились на группы и ушли, а нам тоже сказали делиться на небольшие группы и уходить с этого места. И мы только отошли от нашей стоянки, как по нам стали строчить из автоматов немцы, которые, наверное, были уже в лесу. Пули сыпались градом. Мы опять по пояс в воду полезли. Только от фашистов оторвались к вечеру, немного расслабились, как вдруг папа приказал всем быстро присесть. Он первый увидел, что нам наперерез опять шли немцы. Пришлось по самые плечи окунуться в воду. Одни головы из болота торчали. Как мы это все терпели, я не знаю. От страха даже про холод временно забывали. Нас никто из немцев не заметил. Так наша семья пять суток и скиталась по этому болоту, то прячась от немцев, то в поисках сухого и безопасного места. Мороз покрепчал, и мы уже не проваливались, но папа ноги полностью отморозил. Еды уже никакой не осталось, четыре дня голодали. Отец оставил нас, а сам пошел в прежний лагерь, но там уже все землянки были взорваны. Правда, он смог принести нам кое-какие продукты, брошенные и рассыпанные немцами. К нам присоединились люди со Стриево и Туров. Решили мы вернуться домой. Пришли в свою хату, а в ней уже поселились беженцы из-под Смоленска. Не успели мы и обосноваться дома, как нагрянули полицаи. Как они так быстро на нас вышли, никто понять не мог. Полицаи у мамы спросили: «Откуда ты?» Она соврала, что с Рудни. Я тихонько взял Колю за руку, и мы выскользнули через заднюю дверь и присоединились к беженцам, у которых тоже были дети. Короче, когда полицаи стали нас искать, никто не выдал. Просто сказали, что местных здесь нет. Только когда стали искать мою сестру Ларису, маленький деревенский мальчик указал, что она пошла к подружке Клавдии. Он-то ничего не понимал, чем это грозит. Лариска только успела в бане помыться, а они ее забрали, завели на кладбище деревни Студенка и расстреляли. Там и сейчас ее могилка. А маму и маленькую Галю двойной автоматной очередью прямо с крыльца на улице расстреляли. Мы с Колей слышали эти выстрелы, когда к дороге убегали. Это все в том ноябре и случилось. Папа не знал об этом, так как был в «Разгроме». Остались мы с Колей вдвоем. Я малой, а он на четыре года меня младше. Ели кто что подаст, даже вспоминать страшно, потом прибились к беженцам. Папа нас позже нашел.

В Кленнике только единичные дома сожгли, а вот в части, которая называлась Кленник-Низ, все дома подчистую уничтожили, когда отступали. Да и самолетами, и танками много хат было побито. Вот тогда деревне больше всего досталось. Я эти дни сам очень хорошо помню, хоть и лет столько прошло. А столько людей перехоронил, да близких потерял! Ай, и никогда такое уже не забудешь».

Слушая целый час рассказ Александра Викентьевича, я думала о том, что нам никогда не прочувствовать и до конца не понять тех, далеко недетских, страхов и боли. У каждого из таких очевидцев своя, особенная, история. А слушая многоминутный рассказ, понимаешь, что даже целого номера газеты не хватит, чтобы вместить на всех страницах. Несколько свидетелей, с которыми я встречалась, к большому сожалению, уже ушли из жизни. Лично для меня – это не просто потеря человека. Они стали мне намного ближе. Пока я собирала воедино материал по деревне Кленник, не стало Василия Семеновича Кленицкого. Я опоздала… Пусть его рассказ, за который я бесконечно благодарна, будет светлой памятью о нем. Все эти дети войны особенные. Материальные блага всегда были для них каким-то дополнением. Они стойко переносили все беды и несчастья, а сейчас крайне редко сетуют на жизнь. Возможно потому, что самое страшное они уже видели в детстве. Они радуются, что могут видеть своих детей, растить внуков и правнуков. Чего им еще хотеть? Правда, единственное, о чем они всегда просят, – мирного неба для всех.

 

Наталья ЧАСОВИТИНА.

На снимках: Александр Викентьевич Кленицкий.

Фото автора.

Информацию читайте в номере 161 – 164 от 18.07.2015 г.